Вот, что написал Виктор Топоров на сайте «Частный корреспондент»

Так уж получилось, что на три произведения из шести, только что включенных в шорт-лист русского Букера, я откликнулся восторженными рецензиями сразу же по их выходе; двух не читал вовсе (ознакомился с ними буквально вчера); а шестое – подаренное мне автором при случайной встрече месяца три назад, – произвело благоприятное впечатление, однако не вызвало сильных чувств.

То же самое – благоприятное впечатление, но без сильных эмоций – вызвал у меня и список жюри: здесь собрались компетентные, а главное, безусловно порядочные люди, что в наших премиальных коллегиях бывает далеко не всегда. А уж в русском Букере – и подавно.

Очередное доказательство порядочности получено прямо сейчас, на промежуточном финише премиального цикла. Наряду с целым рядом очевидных фаворитов «длинного списка» (романами Александра Архангельского, Анатолия Королева, Дмитрия Липскерова, Татьяны Москвиной, Андрея Тургенева аkа Вячеслав Курицын), в шорт-лист не попала и новая, причем вполне достойная книга Юрия Вяземского, родная сестра которого – актриса Евгения Симонова – заседает в жюри на правах «просвещенной читательницы». Проявлена щепетильность, может быть, даже чрезмерная.

Уверяю вас, практически любое другое жюри вывело бы «родного человечка» в финал без особой оглядки на качество самого романа и без малейшей – на гипотетическую реакцию «литературной общественности».

Впрочем, и порядочность, и компетентность совершенно не обязательно предполагают полное погружение в ситуацию (а значит, и владение ею). Не думаю, что критики Евгений Сидоров и Сергей Боровиков и прозаик Марина Вишневецкая, не говоря уж об актрисе Симоновой, читают массив современной русской прозы насквозь.

Заподозрить в этом похвальном, но неблагодарном занятии можно разве что прозаика Леонида Юзефовича, вечно озабоченного поиском молодых талантов.

Определенная поверхностность оборачивается известной аберрацией восприятия и соответственно оценки.

Потому ли включило жюри в шорт-лист роман Галины Щекиной «Графоманка», что и впрямь пленилось этим бесхитростным, хотя по-своему и недурным, текстом?

Или «Графоманка» прошла в финал по альтруистической квоте на провинциальную (и не в последнюю очередь женскую) прозу?

Но даже если так…

Романы на тему «Жизнь провинциального литератора в литературной провинции» давно уже стали особым жанром – и король этого жанра Алексей Шаманов. А королева – Нина Горланова.

Заштампован уже и образ рассказчика (рассказчицы) – с «косматыми патриотами» ему не по пути, а «патлатые космополиты» его «до тела» не допускают, а до настоящего литературного дела – тем более (или допускают только «до тела»); и с горя он рано или поздно – скорее рано, чем поздно – спивается.

Чем щекинская «Графоманка» лучше, допустим, опубликованного в тот же период – и буквально на ту же тему – «Поцелуя Даздрапермы» Бориса Климычева («Сибирские огни», 2007, № 7–9)? Вчерашнее знакомство с романом не дало мне ответа на этот вопрос.

Елена Некрасова (ее роман «Щукинск и города» я тоже прочел вчера) поинтереснее и пораскрученнее. Отрецензирована в «Знамени», проинтервьюирована на радио. Жила за границей и имеет отношение к кинематографу.

Роман скроен по модной западной мерке. Модной, правда, в специфическом «русском» изводе, который на практике чаще всего оказывается «украинским» (как и в описываемом случае). Эмигрант возвращается на родину – изумляется, ужасается и… остается.

Как – экзистенциальнее всего – в фильме Кирилла Серебренникова «Юрьев день» с несравненной Ксенией Раппопорт. Или не остается, как у Некрасовой, у которой получилось тоже экзистенциально, но как-то уж чересчур похоже сразу на всё – от Фолкнера (для бедных) до Дэна Брауна, причем через «главного экспортного украинца» Андрея Куркова.

Ну и на эмигрантскую писанину (сорта экстра, но не люкс!) как таковую.

Поскольку все три «мои» романа, о которых речь пойдет дальше, представляют собой антиутопии, а вернее, полуутопии-полуантиутопии, то отмечу как забавное совпадение (о сознательном выборе жюри здесь речь идет вряд ли) тот факт, что и в «Таблетке» Германа Садулаева наличествует тот же самый ингредиент «полуанти» в форме как «хазарской», так и «голландской» (она же собственно «таблеточная») линий повествования.

В остальном перед нами гибрид «Духless» с «Гастарбайтером» только не в московской, а в специфически питерской упаковке.

Роман, я бы сказал, умеренно хорошо написан, умеренно глубок и столь же умеренно интересен.

У меня такое ощущение, что сама эта умеренность «Таблетки» (с оглядкой на умеренно сведущее, но честное, а значит, склонное к честному компромиссу жюри) превращает ее в теневого фаворита премии. На фоне трех явных, которые, будучи произведениями бескомпромиссными и радикальными, чтобы не сказать экстремальными, «равноудалены» от усредненного вкуса в принципиально разные стороны.

Впрочем, и «Библиотекарь» Михаила Елизарова, и «Будьте как дети» Владимира Шарова написаны практически на одну философски-гражданского звучания тему.

Они «снимают» ужасы прошлого методом доведения до абсурда с одновременной и параллельной мифопоэтической интерпретацией (и идеализацией) движущих мотивов.

Однако романы эти полярны по технике исполнения – намеренно усложненной у Шарова и столь же сознательно упрощенной у Елизарова.

Выбор между «Крестовым походом детей» и «Армагеддоном» работников изб-читален не прост и для самого искушенного читателя: романы не столько спорят друг с другом (и уж подавно не соперничают друг с другом), сколько дополняют один другой.

Дополняют, но не дублируют – и, боюсь, достойное букеровское жюри, справедливо отобрав оба эти романа как несомненно выдающиеся, просто-напросто спасует перед необходимостью окончательного выбора между ними.

А ведь есть еще «Армада» Ильи Бояшова – ироническая «антиутопия мирового масштаба и уровня», как охарактеризовал я ее в заголовке монографической статьи.

Если «Армада» в чем и уступает «Библиотекарю» и «Будьте как дети», то только в актуальности конкретно-исторического (в оболочке мифа) высказывания.

Но зато «Армада» написана на вечную тему, сформулированную поэтами барокко как «Тщета и ничтожество человека», – и написана все с той же экстремальностью.

Впервые для себя сопоставив эти романы, только что заметил, что во всех трех едва ли не ключевую роль играет собирательный образ библиотеки. Ну и что прикажете делать с этим букеровскому жюри?

Последние год-два оказались для отечественной словесности не самыми урожайными. Общая усталость от «живых классиков», молчание или (полу)провалы самих «классиков»; почти полное отсутствие ярких новых имен…

Но нет худа без добра. Замечательные писатели Шаров, Бояшов и Елизаров (располагаю не по алфавиту, а по возрасту и творческому стажу) существуют в литературе далеко не первый год, а по-настоящему заинтересовались ими только сейчас.

Заинтересовались на безрыбье?

Можно сказать и так. Хек с треской и селедкой нынче как-то во всем рыбосовхозе подванивают – вот и приходится выбирать между белорыбицей, семгой и ухой из стерлядки…

Не упуская из виду ни вологодской щуки, ни заморско-украинского угря, ни свежевыловленной из питерской горной реки Терек форели.

Остается узнать, как сориентируется в этом рыбном меню букеровское жюри.

Но для этого нужно дождаться торжественного обеда, на который нас, разумеется, не позовут.