Мое знакомство с художником-иконописцем Александром Гассаном началось гораздо раньше, чем состоялась наша встреча. Оно началось в храме. Средь оплывших свечей и старинных молитв я вдруг почувствовала на себе взгляд. Подняла голову и слева вверху увидела иконописное изображение ангела, изумившее меня.

Это был не тот тонколицый и бесплотный херувим, какими и принято изображать ангелов. Этот ангел был необычный — он был совершенно плоский, будто сошел с картины кисти художника Пиросмани или был нарисован рукой ребенка. Это был круглолицый туго спеленатый младенец с огромными трепещущими крыльями. Из тесного плена пелен, телесности и плоскости отчаянно рвался в пространство и вечность его пронзительный взгляд.

Александр Гассан признается, что первые его работы для церкви, конечно же, отличались светкостью, и в них было больше от художественного творчества, чем от иконописи, больше от воображения, чем от канона. Но это и естественно — ведь он пришел в храм из мира, а к иконе в полном, древнем и настоящем понимании этого слова он еще только приходит. Только освобождается от пелен мирского и достигает подлинной верности канону, суть которого в непостижимом сочетании аскетического и возвышенного.

Мастера говорят, что иконописи можно научиться не менее чем за пятнадцать лет. Александр трудится для церкви как раз пятнадцатый год «Сейчас, — говорит Александр Гассан, — даже смешно вспоминать свои прежние представления о том, что такое икона. Может быть, я начинал с ошибок, я познавал, как нужно и как можно писать икону.»

В храм первый раз он зашел просто так, из любопытства. Иконы темнели на мрачных стенах, свечи мерцали, стояли, сгрудившись, пять старушек. Он встал рядом, осмотрелся. Священник вышел, спросил его удивленно:

— А вы сюда зачем пришли?

— Я художник, зашел посмотреть.

— Вот художник-то мне и нужен, — обрадовался батюшка.

Храму требовался серьезный ремонт, поскольку раньше помещение его было и складом, и казармой, и чем только не было. Требовали реставрации и многие иконы, предстояли большие работы и по благоукрашению храма. Конечно, нужен был художник, который мог бы осуществить все это.

И Александр согласился помочь. Сначала — просто помочь. Ведь для того чтобы писать иконы, нужно быть человеком воцерковленным. Он таким пока не был. Писать иконы с детства он не мечтал. Но вот одно из детских его воспоминаний: он сидит за столом, а перед ним огромная толстая Библия с иллюстрациями. Он читает вслух для бабушки, у которой болят глаза, отдельные главы. Библия не сохранилась, но сцены бегства в Египет и других ветхозаветных преданий со страниц бабушкиной Библии — до сих пор перед глазами.

Воспоминание второе тоже связано с бабушкой, точнее, с ее домом, который стоял возле разрушенного Шадринского собора, Сашин отец много рассказывал, как взрывали собор и как потом в сараях местных жителей, в том числе и в собственном, лежали поленницами подобранные людьми из этого собора.

Рисовал Саша с малых лет прекрасно, мама посылала его рисунки в журнал «Мурзилка», он побеждал в детских конкурсах рисунков, получал призы и приглашения на выставки. Но учиться на художника не захотел, послушался родителей и пошел после восьмого класса в техникум, где учили ремонтировать холодильники. Очень быстро понял, что это не его стезя. Проявил себя как настоящий нонконформист — не только бросил техникум, но еще и полюбил запрещенный рок, усвоил идеалы становящихся историей хиппи и даже волосы отрастил до плеч. В городе на него пальцем показывали. Родители обижались.

Дальше — больше. В среде таких же, как он, молодых поклонников запрещенного рока, он познакомился с художниками из Ленинграда, которые приехали в Амурскую область расписывать сельские клубы, магазины, детсады и украшать социалистическую действительность транспарантами и портретами основоположников. Однажды они слушали фантастические композиции Pink Floyd. Новые друзья дали Александру чистый ватман и велели рисовать. Он изобразил летающую тарелку с клавишами по краю и парящего музыканта. «О, — воскликнули ленинградцы, — да ты художник! Давай-ка бери транспарант и принимайся за работу».

Три года он ездил с профессионалами на халтуры по селам, выполняя заказы и ваяя лозунги. Художники — ребята вольные, деньги им платились за работу немалые, вся выручка тратилась тут же. Они вели пугающий образ жизни. Когда Гассан осознал, что эта жизнь вошла в привычку, он понял, что привычки пора менять. Он устроился в Амурские художественные мастерские лепщиком-форматором. Тогда же начал писать свои картины, участвовать в выставках. Были эпизоды увлечения пейзажем — особенно когда на сезон уезжал к истокам Селемджи, где природа настолько чудесна и таинственна в своих красках и звуках, что сама просилась на холст. Были эпизоды увлечения эзотерической и даже мистической живописью, примитивизмом, авангардом. А потом он нашел свою дорогу к храму.

Когда работы Александра Гассана посмотрел епископ Благовещенский и Тындинский Гавриил, он предложит художнику комнату под мастерскую в стенах епархии. Он же стал и наставником. Если у Александра в написанных ликах прочитывались черты былого его увлечения авангардом, владыка говорил: «Ну что ты все людей пугаешь? Легче старайся писать, светлее». Когда Александр занялся иконописью, о светской живописи ему пришлось временно забыть, а от многих идей — отказаться вообще.

Попробовал бы раньше ему кто-то сказать, что это писать можно, а это нельзя. Да он тут же бы с пеной у рта стал отстаивать свободу творчества, которую все мы, пережившие времена цензурного гнета, ценили дороже глотка воды и последнего куска хлеба. Но однажды, когда в его голове созревала идея воплощения очередных мистических кошмаров и химер, знакомый батюшка спросил его:

— А ты не боишься, что все эти образы оживут? Ты выпускаешь их на бумагу, на холст, а ты не думаешь, что придется с ними встретиться в действительности?

Александр задумался. Икона учит тому, что писать ее нужно с легким сердцем. Если сердце чем-то омрачено, его нужно очистить исповедью, причастием, посещением храма и только после этого браться за работу. Так и с картинами. Нельзя свои тяготы и душевные муки переносить на холст, оставляя их людям. Творчество не должно действовать разрушительно на людские души. С приходом к храму кошмары из его творчества ушли.

Я спросила, что главное в труде иконописца. Владение техникой, фанатизм в вере или, может, что-то еще. Александр говорит, что в каждой школе иконописи были свои традиции писания. Один иконописец, например, перед работой на трое суток укладывался в гроб, считал, что без этого икона не получится. Для себя Александр главным считает послушание. Дается оно пришедшему из мира нелегко, но без него ничего не выходит А главной своей учительницей и вдохновительницей художник Гассан считает Албазинскую икону Пресвятой Богородицы. Он один из немногих людей, кто видел икону без ризы — ее вскрывали, чтобы убедиться в необходимости реставрации. Александр говорит, что икона под ризой очень красива, она написана в Новогородском стиле, в традициях русского символического примитивизма талантливым иконописцем, о чем свидетельствуют сильные и точные мазки. Богородица стоит, окутанная клубящимися облаками, а по бокам изображены взирающие на нее архангелы.

Албазинская икона притягивает душу, и списки с нее он делает с особой любовью. «Уже без того страха делаю, который был вначале, не знаю, правда, плохо этот или хорошо». А недавно он написал икону «Иеромонах Гермоген передает икону Пресвятой Богородицы «Слово Плоть Бысть». Захотелось рассказать точным и лаконичным языком иконописи о духовном смысле события, произошедшего на Амуре без малого триста пятьдесят лет назад.