В тот раз я пришла в театр, чтобы написать материал о заведующей постановочной частью Валентине Ивановне Матвеевой. Она начала отнекиваться: мол, нечего про меня писать, и вообще мне разговаривать с вами некогда, потому что сейчас генеральная репетиция начинается, а мне надо пойти в зал и посмотреть, поскольку работа завпоста — это чтобы на сцене все было на месте. Тем более в спектакле, который ставит муж.

Тут взмыленный режиссер ворвался в завпостовскую каморку:

— Ну и кого мы ждем? Давно пора начинать, все готовы, одну тебя ждем!

Валентина Ивановна кивает на меня:

— Вот журналист тут, интервью хочет.

— Все в зал, немедленно! — рычит режиссер. — Что вы мне репетицию срываете?!

Ну дальше, наверное, понятно, что мы с Валентиной Ивановной послушно метнулись в зал и что материал получился совсем не про то, про что замысливался. Репортаж с генеральной репетиции написался тогда сам собой, потому что Владимир Гаврилович Матвеев, народный артист России, такой человек, что в сети его обаяния попадаешь раз и навсегда и выбраться из них уже никакой возможности нет. Да и спектакль репетировался в тот раз очень веселый, назывался он «Женский монастырь».

Дело было не пьесе: она была весьма непритязательна. Дело было в том, что музыкальный спектакль шел под живой оркестр и работал в спектакле прекрасный актерский ансамбль, актеры с удовольствием импровизировали, как бы веселя прежде всего себя, ну а заодно м публику, раз уж она пришла на все посмотреть. Спектакль прошел пятьдесят раз, и все равно народ продолжает идти на него с удовольствием.

А предыстория появления «Женского монастыря» была такова: театр семь лет работал в приспособленном здании, и требовалось поставить нечто, соответствующее маленькой сцене, чтобы публика не забыла ненароком, что такое премьера вообще. И Матвеев, чья первая режиссерская проба «Любовь… Любовь!» (вечер русского водевиля) уже шла с успехом, тонко чувствуя конъюнктуру, смело взялся за новую постановку.

— Народ соскучился по простым первостепенным чувствам, — объяснял он свой замысел. — Мы очень долго говорили о каких-то философских проблемах, о смысле жизни. Но ведь главное в жизни — это земная человеческая любовь.

Помню, что больше всего мне на этой репетиции понравилось, как вел себя режиссер — искренне, непосредственно, как дитя. То обиженно орал на кого-то, то радовался чьей-то удачно отыгранной фразе, то вскакивал на сцену и сам показывал, как он это видит, а то начинал, дождавшись первых тактов музыки, приплясывать и петь вместе с актерами, как бы показывая им пример, насколько жизнерадостно надо это делать.

В антракте подошел ко мне — объяснить задумку спектакля. Я спросила провокационно, не топает ли он ногами на актеров, если те делают что-то не так, и не гневается ли он на них с применением ненормативной лексики, что в моде у режиссеров столичных. Владимир Гаврилович принял мой вопрос к сведению и во втором акте грозно затопал ногами на актера, забывшего текст, и погневался не хуже московской режиссуры.

И тут я поняла, что он сам до мозга костей актер. Он не столько режиссирует, сколько играет роль режиссера. Богемного режиссера в вареной джинсе с сигаретой в небрежно откинутой руке, всезнающего, ироничного и эмоционального, с претензией на необременительную гениальность (или, как это называется в театре, работает роль) с явным удовольствием, знанием дела и полной отдачей.

—Актером стать я не мечтал никогда. Я вырос в Приморском крае, в Ханкайском районе, в деревне. Можно сказать, в глуши. У меня вся родня там живет. Там могилы-погосты родительские, там братья-сестры. Все они деревенские жители. Братья стали кто механизатором, кто трактористом. Родители были колхозники. Отец мой погиб в войну, а воспитывал меня родной дядька, брат отца. Покосы, картошка… Как все в деревне живут, так и мы жили.

Когда Владимир Гаврилович, тогда еще просто Володя, окончил семь классов, захотелось ему в городе пожить. Надоела деревня. И он поехал в Партизанск сдавать документы в горно-добывающий техникум, чтобы его научили, как уголь добывать. Почему именно уголь, он и сам не знал. Просто надо было куда-то поступать. Зашел он в здание техникума — и так ему там не понравилось! Кругом развешаны схемы какие-то, физику, говорят, знать надо хорошо. В общем, один экзамен он на «тройку» сдал, махнул на все рукой и вернулся в свою деревню. Осень подошла, мать говорит: «Да что ты маешься, ты иди в восьмой класс!». Кстати, никто из его братьев не окончил десяти классов: кто после седьмого из школы ушел, а кто и после пятого. Не в традициях семьи было учиться подолгу. Володя окончил восьмой класс, потом десятый. А потом получил квалификацию киномеханика. В деревне это тогда трудно было, но ему как-то удалось. И пошел он крутить кино.

Актером он стать не хотел, по крайней мере, с детства об этом не мечтал, но тут его, видимо, судьба сама вела. Молодой деревенский киномеханик поступил в Уссурийское культпросветучилище, на театральное отделение, по окончании которого получил профессию режиссера народного театра. В училище поступил без особых усилий: там парней мало было, а тут приходит такой весь из себя — высокий, кудрявый, фактурный, как говорят в театре, Матвеев. Ну как такого не взять? Братья и отец были очень музыкальны, дома всегда и баян был, и гармошка, но Владимира они как-то не привлекали; играли на инструментах все, кроме него. В училище пришлось заняться баяном — научился играть вальс «На сопках Маньчжурии», другие вещи. На пианино мог исполнить пару романсов. Но театр увлек тогда по-настоящему.

А его поступление в театральный вуз было вообще сказкой. После училища он вернулся в свой Ханкайский район. Был ему 21 год, он поставил на сцене поселкового клуба два любительских спектакля. Повез он свои спектакли на фестиваль. Там членом жюри был декан кафедры театрального искусства Дальневосточного института искусств, что во Владивостоке. Экзамены на факультет актерского мастерства уже прошли, уже был набран курс при конкурсе двадцать человек на одно место. Была осень, студенты, как тогда водилось, уехали в колхоз, но декану факультета Матвеев с его работами понравился настолько, что тот созвал мастеров, те, посмотрев на Матвеева, поставили ему «четверки», и тот был зачислен на курс. Вне всякого конкурса.

— Оценивая себя тогдашнего с вершин сегодняшнего возраста и опыта, как вы думаете, почему вас сразу оценили так высоко?

— Не знаю, может, я их купил своей непосредственностью. Я был очень простым, не сдерживал эмоций, языком ляпал все что хотел — словом, вел себя естественно, а в актерском мастерстве это очень важно.

После вуза Матвеева распределили в Уссурийский театр драмы. Распределение ему не понравилось. Предложили работу во Владивостокском театре Драмы, лучшем на Дальнем Востоке. Тоже не захотел. «Что это за театр! — Все они тогда, вначале 60-х, были заражены юношеским максимализмом. — Вот Москва! Вот «Современник»! Вот постановки Любимова в театре на Таганке! Вот это театры для нас. А тут-то что? Провинция».

— В результате в провинцию попал. В Комсомольск-на-Амуре. Но это была хорошая провинция. Когда строился Комсомольск, туда съехалось не по своей, конечно, воле, немало ссыльных и опальных актеров, писателей, деятелей культуры, благодаря чему театр был сильнейшим. Один только факт: заведовал литературной частью в театре автор известных исторических романов Николай Задорнов. Я попал к блестящим мастерам. Там была традиция хорошей театральной школы. Играл я очень много.

Главным режиссером был Евгений Николаевич Белов, заслуженный деятель искусств РСФСР. Евгений Николаевич коллекционировал металлические рубли и иногда любил погреметь ими в кармане. Однажды, когда Владимир Матвеев бился на сцене над созданием образа в очередном спектакле, режиссер сидел на своем обычном месте в зале и рассеянно перебирал в кармане звонкие экспонаты своей коллекции, чем очень мешал молодому актеру сосредоточиться. Матвеев терпел-терпел да и высказался наконец по этому поводу достаточно резко. Мэтр, вместо того чтобы ответить в том же духе (мол, я заслуженный деятель искусств, а ты тут вообще кто?), вдруг стушевался: «Извините, Володя, извините, извините!»

Так молодому актеру был преподан урок истинной театральной культуры, театральной традиции, который Матвеев запомнил на всю жизнь. Это неважно, народный ты или заслуженный, мэтр или новичок, но если ты служишь искусству, то на первом месте у тебя должны стоять интересы театра, а не собственные привычки, амбиции, самолюбие. Только тогда театр останется театром.

— Высокая театральная культура уходит, — говорит Владимир Матвеев. — Нас подкосило семилетнее пребывание в приспособленных помещениях. В театре должна стоять благоговейная тишина, жизнь — только на сцене. А у нас тали кричать и топать за кулисами даже во время спектаклей. А ведь театр — это храм, искусство рождается в тишине. В театре не должно пахнуть жареной рыбой или копченой колбасой — только особый запах кулис и театральной пыли. В театральных вузах нас учили, что театра — это святое место, где разбивается твое сердце и плачет твоя душа.

— Вы сказали, что в Комсомольске почувствовали, что стали актером. А как вы это почувствовали?

— Актера делают роли. Говорят, что нет маленький ролей, есть маленькие актеры, но это неправда. Мне сразу дали играть Восьмибратова в «Лесе» Островского, Германа в «Тане» Арбузова, дали играть Тартюфа в спектакле по одноименной пьесе Мольера. И обо мне стали говорить, о моих театральных работах стала писать пресса, меня стали ждать у театрального подъезда зрители, чтобы поделиться впечатлениями о моей игре. Я чувствовал, что становлюсь интересен зрителю, что мое искусство начинает кому-то нравиться. Я чувствовал и заботу мастеров, мэтров: когда я, что называется, зарывался, мне говорили, чтобы я носа не задирал, что мне просто повезло с театром, с режиссером, с репертуаром, и мое дело — работать, работать, работать. А я был очень работоспособный артист. Я работал. И работа давала результаты.

А через восемь лет Комсомольский театр приехал на гастроли в Благовещенск. Владимир Гаврилович был Хлестаковым в «Ревизоре», королем Леоном в «Зимней сказке» Шекспира, да еще две заглавные роли в спектаклях по пьесам советских автором играл. Словом, очень понравился этот актер тогдашнему директору Благовещенского театра драмы Н. Ф. Стародубу. И тот принялся за уговоры. Надо сказать, что мало кому из актеров удавалось не поддаться на уговоры Стародуба, поскольку тои обладал потрясающим даром убеждения, да и вообще директором театра был, что называется, от Бога.

Случилась эта встреча в 1979 году. Чета Матвеевых оказалась в Благовещенске.

С Валентиной Ивановной они познакомились и поженились в Комсомольске. Матвеев признается, что его жена — насквозь театральный человек. Актриса-травести, много играла и в сказках, и в классических спектаклях, потом была помощником режиссера. Сейчас — зав. постановочной частью Амурского театра драмы. На подмостках — с детских лет. Тетя Валентины Ивановны, Елизавета Долинская, была до революции знаменитой актрисой, гастролировавшей по Дальнему Востоку. Дома у Матвеевых висит ее портрет. Все свое наследство (а у актрисы были бриллианты и другие драгоценности, которые до революции обыкновенно дарили служительницам Мельпомены на бенефисы) она оставила Вале, а Валентина Ивановна пожертвовала наследство Дому актера в Санкт-Петербурге, где скоротала старость ее тетушка.

Матвеевы — истинно театральная семья. Когда театр едет на гастроли, Матвеевым даже собаку оставить не с кем, и иногда приходилось брать ее с собой. Пинчер Сильва в гостинице сидеть одна не желала, и хозяин взял ее с собой в грим-уборную. Шел спектакль «Моя жена — лгунья». Выходит Владимир Гаврилович в образе Гаррисона, чтобы сказать монолог. Монолог — серьезней некуда, а зритель отчего-то подхихикивает. Матвеев-Гаррисон разворачивается и видит перед собой на сцене пинчера, который преданно уставился на хозяина, только хвостом не виляет и не повизгивает от восторга. Что делать? Матвеев-Гаррисон (по роли) садится в кресло. Сильва этому чрезвычайно рада и тут же прыгает хозяину на колени. Так, с собакой на коленях, и пришлось довести сцену до конца. Рады были все, особенно актеры. Еще бы — такое развлечение, спектакль в спектакле.

Но это курьезный случай. А в целом Владимира Матвеева в Благовещенске ждали большие серьезные роли, признание.

— В Комсомольске мне говорили: «Володя, останься, ты такой талантливый, ты у нас звание получишь». А я отвечал: если я такой талантливый, значит, я где угодно звание получу. И действительно, я приехал, проработал три года и получил звание заслуженного артиста. А в 1994 году мне было присвоено звание народного артиста. За почти тридцать лет работы на сцене я сыграл более 150 ролей. И ни разу не играл «Кушать подано!». Наверное, я счастливый человек.

Юлия Климычева