Сайт памяти Бориса Климычева

    Климычев мог быть разным, мы и дружили и враждовали, но хочется вспоминать о хорошем. Потому что нормальными отношения были гораздо дольше. Почему-то не думалось, что он умрет именно от инсульта. Хотя, 83 года – возраст почтенный. Но до последнего дня писатель сохранял огромную бодрость духа.

Поэт Макс Батурин, ныне тоже ушедший, спросил однажды: «Как ты познакомился с Климычевым?» Я тогда ответил: «Наверное, судьба».

     Как произнес однажды в Новосибирске академик Георгий Васильевич Крылов: «Прежде чем говорить о золоте, немножко скажу о серебре».     

Ноябрь-декабрь 1981 года. Мне семнадцать. Между зарплатой младшего научного сотрудника и лаборанта кафедры ботаники разница невелика. «Ты пишешь!» - брови м. н. с. Валентины Васильевны Барановой ползут вверх. «Тогда тебе надо в  ЛИТО «Родник». А пока почитай вот это».

Я беру поэтическую книгу Бориса Климычева «В час зари», открываю страницу с закладкой и читаю «Венеру». И сразу попадаю под обаяние этой интонации. Провалившись при поступлении на биолого-почвенный факультет, работаю лаборантом и пишу стихи. После работы идем с Валентиной Васильевной в литературное объединение «Родник» при ТИАСУРе, которое ведет Б.Н.Климычев.

     Валентина Васильевна выявляла на факультете пишущих людей, дарила им книги поэтов Климычева, Андреева с автографами авторов. 

А весной 1984 года мы с мамой переехали в дом по Лебедева 11, и оказались с Климычевым соседями.

В сквере против ТИАСУРа, на скамейке после заседания «Родника», позируем фотографу.  Борис Николаевич Климычев, Володя Лежнин, Виталик Туркин - на сидении лавки, я - на спинке.

Фотограф просит Климычева и Туркина поговорить для оживляжа.

- Ну, здравствуй, Туркин! Как живешь?

- Да хорошо – улыбается Виталик.

Через несколько дней, перед лекцией восторженно раздариваю пачку газет с этой фотографией и двумя своими стихами под ней..

Потом газету показывали по телевидению. У меня, как назло, телевизор сломался. Смотрю у Климычева. Пока он говорит – экран вполне нормален. Как показывают фото – треск, шум, помехи.

-          Хоничева никакой телевизор не выдерживает – вздыхает Климычев.

И однажды летом Борис Николаевич пришел в гости и предложил прогуляться по старому Томску. А начиналась прогулка с улицы Тверской. Это – район его детства. Климычев много рассказывал, показывал дом, где оно прошло, и говорил, что скоро этот дом снесут. Я наивно возражал, считая, что здание еще вполне приличное, но Климычев в ответ только грустно улыбался.

А для меня началась эпоха фотографирования Борисом Николаевичем Томска, продолжавшаяся около шести лет.

1986 год. В стране разворачивалась перестройка, в воздухе веяло какой-то надеждой. Климычев постоянно фотографировал свой дом – снизу от реки Ушайки, сбоку, спереди, как только можно. Борис Николаевич говорил, что очень хотел войти внутрь дома, где в его бывшей квартире должен был сохраниться железный крюк на потолке. На крюке когда-то висела его детская кровать. Но, увы.… Хозяин не пустил. Через несколько лет дом снесли.

Мы фотографировали друг друга  на фоне старых деревянных домов (хотя я, честно говоря, только на кнопку нажимал). Снимки были черно-белыми. В квартире у Климычева мы делали фотографии, помещая их поочередно в проявитель, в закрепитель.

     Спустя несколько лет, Климычев будет одним из организаторов праздника улицы Тверской. Был интересный концерт в 4 школе.        

В ходе прогулок по старинным улицам, от Климычева узнавал про «Мухин бугор», омут «бабье пузо» на Ушайке, про то, что улица Петропавловская когда-то была Бочановской и звалась в народе «улицей красных фонарей» а также о многом другом. Рассказчик он был прирожденный.

 Постоянно делая стихотворный импровиз (говорили друг с другом «в рифму»), мы бродили совершенно странными маршрутами. Писатель норовил подойти к тому или иному дому не как все нормальные люди, а откуда-то с тылу, со стороны свалок, неведомыми тропами. «Смотри, как живописно – сарай, старая лестница и скамейка. Надо запечатлеть». Местные жители реагировали по-разному. Дети просили сфотографировать. Взрослые иногда интересовались – а не собираются ли дом сносить? Однажды на Алтайской, на нас подозрительно посмотрела, вышедшая неведомо откуда, здоровенная псина. Климычев забормотал:

Ах, овчарочка-овчарка.

Без ошейника она.

Лучше всякого подарка

Вас ухватит… за штана.

- А «штана» – это что такое? – ехидно спросил я.

- А это, Хоничев, творчество. Пойдем отсюда.

К Юле Климычевой, дочери Бориса Николаевича, приехала ее подруга Вероника. Гуляем вчетвером  по университетской роще, заистоку, Алтайской, Тверской. А вокруг – весна.

Тогда, с перестройкой заканчивалась эпоха социализма, а заодно - эпоха черно-белых фотографий, дешевых продуктов и привычного уклада жизни. Писатель рассказывал массу интересных, трагичных и забавных случаев из своей биографии. Много историй о  судьбах других людей.

- Так об этом же писать надо! - изумлялся я.

- А кто печатать будет? - отвечал Климычев, но в его голосе уже была слышна надежда.

Он рассказывал, что одна эпопея с книгой «Часы деревянные с боем» чего стоила, когда пришлось вдвое сокращать роман и делать детскую книгу (кстати, очень быстро раскупленную). У писателя открывалось второе дыхание.

     Охватив 30-40-е годы в повести «Томские чудеса», 60-70-е – в романе «Мой старый Томск», 50-е – в книге «Странные похождения скромного томича», 90-е – в рассказах «Золотые яйца», Борис Николаевич начал осваивать другие эпохи.

     До него о ссыльном патриаршем стольнике Григории Плещееве – Подрезе знал только узкий круг ученых историков. Благодаря писателю этот человек стал жить полнокровной жизнью на страницах романа «Любовь и гнев вора Подреза». 19 век – роман «Томские тайны», 18 век - самый загадочный, обрел жизнь в романе писателя о кавалере де Вильневе «Маркиз де Томск».

     Сотни очерков, рассказов, фельетонов, рассыпанных по журналам и газетам. (Особенно интересным было время газеты «Народная трибуна»). Несколько, весьма своеобразных песен. Стихи в этапной антологии двадцатого века рядом с 750 корифеями отечественной поэзии (единственный поэт из Томска). Фото, кстати, мое.

     ЛИТО «Родник». Эта история еще ждет своего летописца. В романе «Поцелуй Даздрапермы» Климычев многое утрировал. Очень многое присочинил.

За 30 лет существования – кого только не видел славный «Родник»! Таланты и графоманы всех возрастов, социальных слоев и профессий. Куча самолюбий. Вот, из раздела курьезов.

-          Мои стихи нельзя обсуждать, они из космоса – вещала толстая тетя в очках, Наталья Ш-ч. - Люди «Родника» не имеют такого уровня как у меня.

-          Ну, космосу и читайте.

- Синяя птица летела над полем – завывал другой пишущий.

– Да про синюю птицу уже писали и гораздо лучше.

-          А я подработаю.

-          Вот подработаете тогда и приносите. - Человек приходил через неделю.

-          Подработал.

-          Читайте.

-          Пятьдесят синих птиц пролетали над полем…

-          Да как-то не очень подработали.

-          Что, птиц мало?

-          Да птиц-то достаточно.

-          А в чем дело?

Множество родниковцев пытались поймать литературную птицу счастья. Удавалось единицам. Но зато, какое счастье – услышать по настоящему интересные стихи. Владимир Лежнин, Рафис Габдрахманов, Виталий Туркин,  Людмила Костюченко и многие другие…

А ушедшие?.. Виктор Гваракидзе, Татьяна Кияшина, Владимир Брусьянин, Юрий Митрофанов, Зоя Яковенко, Юрий Запевалов, Анатолий Чебанов…

     И все они прошли через сердце писателя. Всем помогал советом, публикациями, редактированием книг, поддержкой на семинарах.

Его шутки запоминаются надолго. Я, двадцатилетний, как-то спросил: «Почему меня не печатают? Мне есть, что сказать людям».

– Ну, выйди на площадь и закричи: «Люди, мне есть, что вам сказать!»

Спустя некоторое время одно стихотворение напечатали. Восторженно звоню Климычеву. Он тут же выдает экспромт.

И однажды как-то на рассвете

Испытал я вдруг приятный шок.

Публикнули в е… газете

Маленький, но собственный стишок.

Однажды, в разгар антиалкогольной борьбы, звонит: «Однако, меня посадят!» «А за что?» «А я новую песню сочинил». И на мотив «Смело, товарищи, в ногу, поет:

Утром с похмелья мутило.

Встал я с больной головой.

Партия пить запретила.

Партия – наш рулевой!

     По городу, в перестройку с исчезновением спиртного пошла мания строительства кафе. Под кафе часто использовали старые водокачки. Открытие очередного кафе, как правило, сопровождалось большой помпой. На витринах красовался богатый ассортимент блюд – пирожных, бутербродов, соков. Недели через две большая часть наименований исчезала. Пытались сделать кафе и из водокачки у Петро-Павловского собора.

-          А я знаю, как назвать новое кафе! – кричит Борис Николаевич. – «У церковного сортира».

Климычев обожал информацию. Впрочем, как любой человек знака Близнецов. В этом он был супер - Близнец.

Борис Николаевич умел учиться на своих ошибках. В свое время  я восторженно сообщил ему, что выходит 21 пластинка песен Высоцкого. «Двадцать одна пластинка хриплого маразма» - пробурчал Климычев. Но два года спустя, говорил о Высоцком уже совсем по-другому, видимо не знал многих песен.

     В городском саду, в восьмидесятые годы еще стояла сцена, та, что ближе к входу. На ней выступали разные творческие коллективы, в том числе и «Родник» «Венера» врезалось в память наизусть именно тогда:

До костей я продрог.

За киосками вскоре

Я окурок нашел

Раздобыл и огня…

     Борис Николаевич читал ярко, по актерски. Сказывались годы конферанса на городских и районных сценах. Поэт Володя Лежнин всегда читал с листа. Поэзия его была тихой, но своеобразной:

Улица Подгорная,

Улица большая!

Светлая, просторная,

Ретро воскрешает.

     А Виталик Туркин – очень гордый человек, старался всегда читать наизусть. И часто, прочитав две-три строчки, горестно выдыхал – Забыл!

     Что касается меня, то увлекало следующее: читаю в микрофон, а справа, из репродуктора, что висел на старом тополе, доносится мой собственный голос и ощущение, будто он торопится меня обогнать. А на скамейке сидели три-четыре слушателя (как правило, среди них – мои мама и бабушка). А потом шли в кафе и ели мороженое. Заслужили.

     Два раза (в рамках фестиваля «Весна в Притомье», в 1990 и 1992 гг.), довелось съездить с Климычевым в Новокузнецк. В первую поездку (с нами был еще поэт Сергей Яковлев), в вагоне забавлялись тем, что придумывали рифмы на свои фамилии. Нас радушно принимал новокузнецкий поэт-пародист, организатор выступлений и страстный коллекционер-нумизмат в одном лице  Борис Рахманов. Главные впечатления: смог в воздухе и восторженные лица слушателей в школах и институтах. И вкусные пельмени в столовых и кафе. Мы гуляли по широким проспектам Новокузнецка и  фотографировались, где могли.

     А как забыть чай с золотым корнем, которым нас в Доме творчества угощал Борис Рахманов?

О второй поездке Климычев написал в очерке «Томский взгляд на город-сад».

Лично мне особенно запомнился вечер в музее Ф.М. Достоевского, где Борис Николаевич задушевно пел свой романс «Листья».

Считая Климычева талантливым, незаурядным прозаиком и поэтом, думаю, что многое написанное им, будет востребовано.

Из своего альбома считаю нужным дать два стихотворения Бориса Николаевича. Тем более, что он их не публиковал. В них очень характерный климычевский юмор. Провинция шутить умеет. А концертов, вечеров, юбилеев, словом, поводов для общения хватало. Будет жалко, если эти стихи останутся только в моем альбоме.

Вот солнце желтым слоником

Влезает в небосвод

И Хоничев, как Хоннекер,

По городу идет.

Он хроникер, он – хроника

Поэзии самой.

Он хочет джина, тоника,

А после – хоть с сумой.

Он – сибарит, он – барственный.

Он – баро-сибарит.

Обломок рифмы царственной

В губах его горит.

И второе, написанное им на мое сорокалетие. Необходимое пояснение. Тогда я работал лесопатологом в Центре защиты леса (точнее, начальником отдела). Лесная форма лесопатолога в петлицах имела майорские звезды. В стихотворении Климычев упоминает томскую поэтессу Ольгу Комарову и ее стихотворные строки.

                                               СОРОК ПЕРВЫЙ

Всех короедов путь недолог,

Когда примчит в далекий бор

Писатель и лесопатолог,

Наш Коля Хоничев майор.

Он на банкетах и обедах

Немало пищи перевел,

Но вот домашних короедов,

Увы, пока он не завел.

Как мотылек тяжеловесный

Воздушный уловив поток,

И озирая мир окрестный

С цветка порхает на цветок.

Когда бывает он в ударе,

Какой цветок не покорит?

Поет, играет на гитаре,

Волшебник, маг и сибарит.

Так будь же ты вовек здоровый

И в чистоте, а не в грязи,

Ты по совету Комаровой

Грызи грудь Родины, грызи!

 Отношения резко испортились после написания им романа «Поцелуй Даздрапермы». Я считал и считаю, что писателю в книгах нельзя негативно трогать ближний круг.         Нельзя ради красного словца не щадить ни мать ни отца. Он оболгал меня, мою мать, моих друзей. Даже слегка изменив им фамилии.

Я перестал ему звонить и отвечать на его звонки. Года через три смягчился (когда уволился с работы, перенес инсульт и на многое пересмотрел взгляды).  

     Однажды он сказал: «Хоничев – мой привет двадцать первому веку».

Остается оправдывать эти слова.

Закончить этот очерк хотелось бы моим стихотворением, прозвучавшем на его 75-летнем юбилее.

БОРИСУ НИКОЛАЕВИЧУ КЛИМЫЧЕВУ

Поэт шагает по Тверской...

Под шляпой мысли бродят.

Несет он ключик золотой

И путь к сердцам находит.

А ключик тот - его талант

В душе, звенящей тонко.

И зеленеют тополя,

Старея потихоньку.

Идет поэт, мечту храня,

Сквозь весны и сквозь зимы...

Навстречу - женщина с двумя

Афганскими борзыми.

Навстречу - весь окрестный люд

Всех томских поколений...

У вдохновения берег крут

И не найти ступеней.

Пусть жизнь пришлась на слом эпох

И кажет рынок фигу -

Но все же этот мир неплох -

Берет читатель книгу.

Не он читает звезды строк -

Они его читают.

Как в табакерке - городок -

Герои оживают.

И пусть веселый бубенец

Оттягивает сроки,

Пока в окрестности сердец

Струится свет высокий!