Сайт памяти Бориса Климычева

ЖИЗНЬ ВСЕГДА БЕРЕТ СВОЕ. Беседу с писателем провел Валерий Доманский.

Борис Николаевич Климычев – замечательный российский писатель, один из крупнейших представителей историко-приключенческой прозы. В канун своего 80-летия он полон сил и замыслов. Он настоящий художник слова, писатель, который в своих произведениях действительно прославляет Томск, привлекает внимание тысяч и тысяч читателей к его истории, к истории  Сибири.

В.Д.

— Борис Николаевич, профессию писателя не выбирают, но тем не менее, если всё начать сначала?

Б.К.

— Я стал бы писателем. Выбрал бы эту судьбу. Не о деньгах думаешь, когда пишешь,  же не об издании. Из восьми романов, которые я написал, только три изданы отдельными книгами, остальные были опубликованы только в журналах.

В.Д.

— У каждого писателя есть свое любимое «дитя фантазии».

Б.К.

— Я бы поставил на первое место «Поцелуй Даздрапермы». Здесь я полностью удовлетворен тем, что написал.

В.Д.

— Склонность к романному творчеству объясняется эпичностью Вашего мышления?

Б.К.

— Может быть. Но написание прозаических книг – это и рефлексия своей жизни. А жизнь у меня была не простая. Я написал прозаические произведения именно потому, что много пережил, много испытал, перестрадал. Об этом хотелось сказать. Есть такой общий закон для писателя: чем больше страдаешь, тем больше пишешь. А если нет этого

опыта, то о чём можно писать? К сожалению, у нас есть такие ребята, которые, окончив университеты, пытаются писать прозу. А как писать, когда жизненного опыта никакого, кроме школьных и студенческих впечатлений или виртуального опыта. Вот и уходят они всё больше в эстетический поиск.

В.Д.

— А как возникают замыслы Ваших исторических романов? Как Вы собираете материал? Как работаете?

Б.К.

— Трудно начать, решиться, трудно завершить. Но у меня есть своя тема, которая всегда меня мотивирует к творчеству. Это тема Сибири, тема неисчерпаемая. Хотя есть и другие темы. Сейчас много задумок о Китае. Собран большой материал. Моя дочь живет в Благовещенске, она встречалась с православными русскими людьми, казаками, которые живут в Китае, и собрала мне богатый материал. Надо сесть и писать. Там очень интересные события происходили. Это будет роман о Китае и России. Китай интересен тем, что он самодостаточен в философском плане, историко-бытовом, материальном. У него все есть. Он нескончаем. Я переписываюсь с одной русской австралийкой, даже печатаюсь в русском журнале в Австралии. С ней познакомилась моя дочь на каком-то

съезде православных, живущих вне России. Она из тех эмигрантов, которые во времена Гражданской войны сбежали сначала в Китай, а во времена Мао уехали в Австралию. Или в Аргентину... Она тогда была десятилетней девочкой, сейчас – пожилая женщина, мечтает о России, тоскует, пишет стихи. Очень интересна история этой женщины, ее семьи и российских беженцев вообще. Они уехали как белые эмигранты, а сейчас тоскуют по России. Некоторые их них вернулись в Харбин, и китайское правительство дало возможность им жить в их бывших домах. Моя дочь встречалась с ними, брала у них интервью.

В.Д.

— Несколько вопросов о Вашем романе «Прощаль». Произведение богато подробностями исторического и этнографического плана, в нём масса интересных деталей, на всём протяжении романа увлекает Ваша буйная фантазия, но по мере чтения возникает ощущение безысходности жизни. Вы создаете какой-то постмодернистский коллаж. Здесь нет веры ни в добро, ни в гуманизм. Кажется, что социальное

зло неистребимо.

Б.К.

— Думаю, не все так мрачно.

В.Д.

— Мне видится, что у Вас особый взгляд на человека. В XIX веке даже в самые тяжелые моменты жизни побеждал гуманизм – на этом и стоит русская классика. Христианское, божественное все же остается, а здесь какой-то релятивизм, относительность всего сущего. Ничего нет в человеке, чтобы он сохранил свое человеческое достоинство.

Б.К.

— Был же Ваня.

В.Д.

— Но все-таки Вы верите, что в человеке есть что-то, что дает ему возможность нравственно выстоять независимо от общественного строя, от обстоятельств?

Б.К.

— Естественно. Жизнь всегда берёт своё.

В.Д.

— Раньше были абсолютные истины, верили в Бога, а сейчас мы всё равно с нашей научной картиной мира верить в Бога так, как верили наши предшественники, не можем. Что же для Вас человек?

Б.К.

— Человек – это существо, которое борется, единственное в природе, которое сопротивляется. Могу повторить слова Горького.

В.Д.

— Но Горький говорил, что если сильного человека нет, все люди

мелкие, поэтому он, писатель, его создает. Надо создать сильного и красивого человека, чтобы человечество двигалось дальше. И мне кажется, что в современной литературе все меньше и меньше таких героев, которые бы притягивали читателя. Всё больше отталкивают.

Б.К.

— Соглашусь, что в этом моём романе нет такого героя. Гибнут

много, но гибнут оттого, что живут в такое время. Мне об этом много рассказывал отец.

В.Д.

— В этом романе отголоски того, что Вам рассказывал отец. А в

судьбе главного героя есть что-то от Вашего дедушки...

Б.К.

—Дед по отцу похоронен на старом кладбище, где сейчас проходит улица Вершинина. Я сам был на этих кладбищах еще тогда, когда они функционировали. Там были кладбища и мусульманские, и католические, и еврейские, и татарские. Когда началась стройка, отец ходил, хлопотал, чтобы прах дедушки Николая Федоровича перенести куда-то

в другое место. Вначале что-то обещали, а потом бульдозером срыли, а

там ведь было захоронены люди известные, богачи города.

В.Д.

— А сколько там было захоронено известных ученых, профессоров. Дед моей жены, известный биолог Герман Эдуардович Иоганзен был там захоронен. И там, на месте этих кладбищ, построены студенческие общежития. Кстати, у меня вопрос о жутких сценах, которые изображены в Вашем романе. Эти штабеля трупов на берегу Ушайки, пирожки из мерзлой печени мертвецов... Все это было?

Б.К.

—Было все.

В.Д.

—Были эти случаи каннибализма?

Б.К.

— Да, были. Ничего не добавлено. Это не только мне отец рассказывал, это рассказывали и все старики, которые жили в нашем районе.

Кстати, у нас детская площадка была там, где находились эти бараки.

В.Д.

—А эта индустрия воровства в Войлочной заимке. Это тоже

правда?

Б.К.

— До сих пор там, где площадь Новгородская, все женщины ходят в платочках, молодые даже. Они уже не воруют, забыли, откуда все это идет. Но они боятся быть простоволосыми.

В.Д.

— Здесь недалеко жил Клюев. Вы знаете, что после улицы Красного Пожарника Клюев поселился в Мариинском переулке, дом 38. И, оказалось, что в его доме собиралась воровская шайка. И ему срочно пришлось убегать, когда он узнал об этом.

Б.К.

— Как раз от Мариинского перулка к Войлочной заимке очень близко. Между прочим, сам Ширинский-Шахматов жил на Войлочной заимке. Я был у тетки, которая помнит, что сдавала ему квартиру. И думается, что Ширинский там встречался с Клюевым. Этого дома уже нет.

В.Д.

— В художественном тексте довольной сложной проблемой являются взаимоотношения автора и героев. Часто автор отдает свои мысли, переживания своим героям. Он может их любить, не любить. У Вас довольно жёсткая схема в романе, автор над героями, они словно марионетки, поступают так, как автор пожелает и, конечно, их внутренняя

жизнь неведома автору или только намечена пунктиром. Это сознательная установка?

Б.К.

— Нет. Потому что все ситуации в романе взяты из жизни.

В.Д.

— Получается, что не только автор над героями, но и время. В связи с этим вопрос о названии романа «Прощаль». Это ведь не только прощание с XX веком, это, наверное, трагическое прощание с той Сибирью дореволюционной, которая отделена этим страшным барьером, этой трагедией Гражданской войны. Может быть, это и размышление о судьбе Сибири. В одном лирическом отступлении Вы пишете, что нам остается только надеяться на будущее, что история повторяется, и нам приходится в нужное время выходить на фронты, прикрывать грудью страну,  Россию, Родину, а взамен нам ничего не дается. Это действительно прощание с той Сибирью, которая была самодостаточна. Ядринцев писал о Сибири как колонии, но в какой-то степени Сибирь и сейчас колония.

Б.К.

— В большой степени.

В.Д.

— Поговорим о «Поцелуе Даздрапермы». Это все-таки роман-шутка, пародия или роман-коллаж?

Б.К.

— Это, наверное, и пародия, и шутка, и коллаж, все вместе, потому что здесь показана смена времен, как люди себя в этот момент чувствуют. Я показал реально, как писатели жили при советской власти, при руководящей и направляющей линии партии.

В.Д.

— Знаете, что мне в этом романе нравится? Ваши персонажи интересно беседуют о литературе. Литература для них является книгой откровений, окном, через которое врывается ветер перемен. И люди верят в литературу. Это в самом деле так, но вот сейчас литература серьезно не воспринимается. Ее воспринимают больше как развлечение.

Б.К.

— Сейчас почти не читают. Информацию главным образом черпают из интернета и телевизора, но там уже нечего смотреть.

В.Д.

— В завершение нашей беседы: что бы Вы пожелали своим читателям?

Б.К.

— Я бы посоветовал им читать хорошие книги.

В.Д.

— А ведь не читают...

Б.К.

— Ко мне на ЛИТО ходит девочка, у нее хорошая память, она вызубрит то, что ей задают, а тексты не читает. Я ей подарил много книг, свой старый компьютер. И она стала читать. Выходит, что надо помогать современным детям стать читателями, понять причины, почему они не читают.

В.Д.

— Большое спасибо. Мои самые наилучшие пожелания в Вашем

юбилейном году

 Журнал «Начало века»  2010 – 01.

http://elib.tomsk.ru/elib/data/Nachalo%20veka/2010-01/2010-01.pdf