4. Отверженные объединятся
К тому же надежды на восстановление в мединституте не было. Из нашей учебной группы исключили верующую Риту Абрахамс, один парень с нашего курса пошёл работать на шахту, остальные верующие затерялись на просторах великой родины. Строительная бригада Пауля Веера строила домики для рабочих и коттеджи для инженеро-технических работников. Я освоил специальность штукатура-маляра, получил 4 разряд и к концу года выполнял работы уже по 5 разряду. Бригада была комплексной, и надо было уметь делать всё. Через год под моё начало бригадир передал молодых ребят из ФЗУ. Летом мы ремонтировали Карагандинский мясокомбинат, а осенью во время массового забоя скота, когда на мясокомбинате не хватало рабочих рук, всю нашу бригаду отправляли в убойный цех для работы в ночной смене. Жизненные интересы сузились: работа, еда отдых, сон. Два раза в месяц в аванс и получку, выпивали всей бригадой, но утром на работу являлись все... Однажды мама вручила мне записку из мединститута. Меня приглашала Галина Михайловна начальник учебной части. Зачем? Я и представить себе не мог, что меня могут вернуть в институт. В строительной бригаде я стал своим. Рабочие бригады потерявшие в лагерях и тюрьмах свою физическую силу и здоровье к концу смены едва передвигались и часто самую тяжёлую работу поручали мне. Я выполнял всё безропотно. А они делились со мной всеми строительными секретами. В учебной части меня встретила радостная Галина Михайловна. И вручила мне приказ о моём восстановлении. Она так старалась. Я не мог её разочаровать. И порадовался вместе с ней, хотя дома уже объявил, что в институт я никогда не вернусь. Но как обрадовалась мама. Она так хотела видеть меня доктором! Ну что же. Если все этого хотят, я сделаю это ради вас, получу диплом, но врачом работать не буду. За время работы в бригаде проблем с питанием в семье не стало, я приоделся, купил младшим сестрёнкам, необходимую одежду и обувь. У меня появился новый круг знакомых и карманные деньги. Моё восстановление в институте свершилось с ведома ректора Петра Моисеевича Поспелова, которого все студенты любили как отца родного. Но даже и он не смог тогда остановить эту антирелигиозную кампанию, санкционированную свыше. И ничего не смог бы сделать для меня, если бы я действительно состоял в секте христиан-баптистов. Ошибочка получилась. Меня причислили в ряды верующих вероятно по внешним признакам: я не курил, не участвовал в студенческих попойках, не прнимал участия в общественной работе, у меня не было девушки, я редко посещал кино, но причина моего аскетического образа жизни была другая, материальная. 195 рублей пенсии отцу инвалиду Отечественной войны не хватало даже на хлеб. В семье шестеро детей. Я самый старший. Дружеские отношения с «баптисткой Ритой» знание немецкого языка и мой аскетический образ жизни были странными в той атеистической среде. Со стороны - ну, вылитый баптист. И меня вымели из института. Заслуги отца в мирное время и на войне в счёт не принимались. Теперь он то же хотел, чтобы я вернулся в институт. Так, подчиняясь большинству, я вернулся к занятиям. Но прежде надо было попрощаться с бригадой. Я объявил, что меня берут в институт, и пришёл попрощаться. В ответ было угрюмое молчание. Я стал для них не просто членом строительной бригады. Многие из них годились мне в отцы. Они делились со мной всеми строительными секретами, держались со мной, как с равным, не боялись высказывать при мне всякие крамольные мысли и суждения. Они уделили мне столько внимания. Поддержали в трудную минуту моей жизни, и вот теперь получалось, что я их бросил. Ушёл в культурную жизнь... Обстановку разрядил бригадир. - Пусть уходит. Появилась возможность. Пусть учится. И Костя-литовец «авторитет» в бригаде, после некоторого раздумья высказался тоже за правомочность моего ухода. Расставание оказалось много тяжелее, чем можно было предположить... Позднее, став студентом, я бывал у бригадира Пауля Веера, встречался с немцем Иваном, бывал у Андрея, боровшегося «за самостийну Украйну» и осуждённого на 10 лет. Встречался с молодым парнем Матфеем. Пока я учился в институте он часто приходил к нам. Ему по линии Красного Креста приходили посылки из Германии. Позднее он выехал в Германию. Во время учёбы в институте мне, в числе успевающих студентов, разрешили работать на детском участке. После пятого курса, нас отправили на военные сборы в ТуркВО возле Чарджоу, мы приняли воинскую присягу и получили звание младших лейтенантов медицинской службы запаса. На 6 курсе по протекции заведующей неврологического отделения клинической больницы приняли меня субординатором в отделение нервных болезней, где отработал до выпускных государственных экзаменов. После окончания мединститута я получил распределение в систему МПС. К тому времени у меня появилась семья. Получили с женой подъёмные. Следовало ехать на место работы. А я всё ещё не решил, что же теперь делать дальше? Быть или не быть? Разглядев советскую систему со всех сторон, имея опыт в хирургической практики, быть хирургом я уже передумал. Жена получила направление в железнодорожную больницу на станции Курорт-Боровое. Я вынужденно стал терапевтом, о чём раньше не помышлял. Настоящее меня не устраивало. Будущее было не ясно. Но случилось непредвиденное. Уходил на повышение врач-рентгенолог одновременно работающий в тубкабинете, где он принимал туберкулёзных больных. В рентгенкабинете и в тубкабинете не стало врача. Принимать туберкулёзных больных и работать на рентгене желающих не нашлось. Начальник железнодорожной больницы попросила меня принять больных пришедших на приём. Отказаться я не мог. Среди туберкулёзных больных встретил я бывших заключённых и спецпереселенцев, начал принимать этих больных и не заметно втянулся в эту работу. Тем более независимая самостоятельная работа на рентгене и тубкабинете меня устраивала. До этого я не мог даже предположить, что карлаговская тема войдёт прочно в мою жизнь и будет безостановочно следовать за мной. А случилось это ещё раньше в Каркаралинсе, где я учился в школе десятилетке. Жили мы среди бывших заключённых, ссыльных и спецпереселенцев. Каркаралинск-районеный центр в Карагандинской области, ещё с царских времён был выбран местом для политических ссыльных. А советская власть успешно продолжила эту жандармскую эстафету. Двести километров по открытой безлесной степи, по бездорожью до Караганды, и 450 километров до Семипалатинска. Удобный лагерь без колючей проволоки. Далеко не убежишь. В этом городке каждый третий-четвёртый был ссыльным или спецпереселенцем. Среди ссыльных были высокообразованные специалисты со знанием иностранных языков. Некоторые отбыв срок не решались выехать к своему месту жительства и оставались надолго в месте отбывания наказания. Некоторым из них разрешалось преподавание в школе и в техникумах. Когда я заболел, то меня вылечила врач Витковская жена троцкиста, добровольно последовавшая за сосланным мужем в Каркаралинск. Щучинск, где мне довелось работать после окончания мединститута, имел ту же печальную известность, как место ссылки. Первые мои пациенты оказались ссыльными. Оставить их, без врачебной помощи я уже не мог. Перед моими глазами маячили тени бывших лагерников из строительной бригады Пауля Веера. В 1963 году прошёл я первичную специализацию по рентгенологии и туберкулёзу в ГИДУВе в городе Казани. После учёбы мне, было предложено, несмотря на мою беспартийность, должность главного врача в Щучинском противотуберкулёзном диспансере. В то время в стране бушевала необъявленная эпидемия туберкулёза. Эпидемиологические показатели: заболеваемость и смертность от туберкулёза были на уровне стран третьего мира. А генсек Хрущёв на весь мир объявил, что в Советском Союзе построен социализм и он начинает строительство коммунизма в одной отдельно взятой стране. Кроме туберкулёза хватало и других проблем, с которыми в коммунизм, по здравому смыслу, шагать было нельзя. Население страны было поражено всеми язвами человеческого общества, усиленными советскими экспериментами. Всё до поры можно было сваливать на так называемые «родимые пятна капитализма», но, с туберкулёзом вступать в коммунизм было невозможно. Вымерли бы по дороге. И тогда было принято специальное, закрытое Постановление партии и правительства «О ликвидации туберкулёза, как распространённого заболевания». Так иносказатеьно назвали эпидемию. Противотуберкулёзным больницам и тубдиспансерам было уделено особое внимание: обеспечение медикаментами, оборудованием и аппаратурой. Выделяли автотранспорт, увеличили лимит на горюче-смазочные материалы, средства на реконструкцию и расширение больниц. Работать было тяжело, но интересно. А рядом в степи- бесчисленные лагеря, зоны, и номерные безымянные спец поселения, в которых все осуждённые поголовно были поражены туберкулёзной инфекцией. Кроме основной работы в Щучинском районе, начиная с 1968 года мне, с передвижной рентгено-флюорографической установкой приходилось выезжать в эти лагеря для медицинского обследования заключённых. Не многим моим коллегам «посчастливилось» работать в такой массе туберкулёзных больных, да ещё с такими редкостными формами туберкулёза по локализации и распространению болезни. А на всю территорию Карлага была только одна небольшая больничка в Долинке. В Щучинском тубдиспансере поначалу катастрофически не хватало врачей. Два-три врача вместо 20 положенных по штатному расписанию. Порою обходы делать было некому. Но постепенно собрался небольшой слаженный женский коллектив. С ними первыми не жалеющих себя, честными и добросовестными удалось нам погасить вспышку туберкулёза. В Щучинском тубдиспансере встретился я с бывшими заключенными пережившими сталинские лагеря и тюрьмы. Среди них была Сима Абрамовна Зайдман. Впервые арестованная чекистами ещё в 16-летнем возрасте, в довоенные тридцатые годы, она большую часть своего существования провела за колючей проволокой, с небольшими перерывами на ссылки в отдалённые глухие места, всё по той же 58 статье с соответствующими пунктами, как «враг народа». Надо ли говорить, что я сделал всё возможное и даже невозможное что бы остановить у Симы Абрамовны тяжёлый туберкулёзный процесс. За время лечения мы с ней близко познакомились. Уже заполняя её историю болезни я узнал, что когда в 1953 году на страну обрушилась очередная волна арестов, Сима Абрамовна отбывала ссылку в степном районе в 60 километрах от Щучинска. Прибывшие «чекисты» забрали её и посадили в Кокчетавскую тюрьму. До июня 1953 года она всё ещё находилась в одиночной камере тюрьмы. Начался рецидив туберкулёза. Несмотря на её тяжелое состояние врача к ней не приглашали, вероятно надеялись на смерть. Но Сима Абрамовна продолжала жить. Пригласили врача. От него Сима Абрамовна узнала, что Сталина уже нет в живых, и арестованных евреев, выпускают на свободу. Вскоре Симу Абрамовну положили в больницу. Подлечили и перевели на спецпоселение в город Щучинск. Когда мы с ней познакомились, она работала бухгалтером на местной Мебельной фабрике и большую часть своих заработанных денег тратила на покупку книг. Я стал читателем её библиотеки и узнал, что редкие книги ей присылают родственники. Среди этих книг я нашёл томик стихов Булата Окуджавы. Читал и перечитывал стихи, которые когда-то обещал прислать мне мой друг военврач Вениамин Климов из Ростова-на-Дону. Возвращая Симе Абрамовне томик стихов я невольно поделился с ней своими воспоминаниями о стихах Булата Окуджавы. А она поведала мне удивительную историю. Во время своих странствий по лагерям и тюрьмам однажды Сима Зайдман оказалась в одном лагере с Ашхен , матерью Булата Окуджава. (Продолжение следует)
|
