ТОМСКИЙ ВЗГЛЯД НА ГОРОД САД

На вокзале что-то такое, похожее на военные годы:  истомленные бессонницей люди, грязные оборванцы. Поэт Коля - споко­ен, он служит, часто бывает в командировках, не отвык от поездов. Поражен видом нашего вагона: сквозь оконные стекла почти ничего не раз­глядишь. Получили постель: две простынки цвета земли в  шахтерском городе, кусок жеваной тряпочки - гюлотенце. Цвет «постели», возможно, призван напом­нить о том, что едем все же в Кузбасс Одеял нам не дали.

Коля предупредил, что нынче в поездах чаю не подают. Опять вспомнил военные годы, когда на каждой станции были будочки «Ки­пяток»,  правда, вода там была не всегда кипяченая, иногда только подогретая, чтобы зубы не ломило.

Проводница сразу же после отхода поезда принялась мести.

-Подберете ноги!

Вспоминалось, как раньше в поездах по проходам молодцы в белых куртках предлагавшие жареных куриц, пирожки. пиво, лимонад, карамели. Нет их. Не видно ходячей «Союзпечати», все осталось в проклятой эпохе тоталитаризма, в хрущевской оттепели и брежневском застое.

Пришлось в этом дорогостоящем демократичес­ком вагоне накрыться зем­листой простынкой и попы­таться вздремнуть.Уснуть не дал зычный голос. Мосластый мужик неопределенного возраста, в явном подпи­тии обращается чуть не через весь вагон к провод­нице:

- А я в Томске грыжу резал. Масла килограмм купил, в деревне у нас днем с огнем не найдешь.

Проводница с веником в руке:

- Масло надо в Тайге брать, в Томске я гребую, там все радиоактивное.

Ишь ты! – «брегую» - roворит, а «радиоактивное» правильно произносит.

Просыпаемся в пути от буйной качки. Проводница вновь метет пол, покрикивая:

- Готовьтесь! Новокузнецк!

Мы без вещей, долго нищему собраться? Рвем тамбур. И я вижу на перроне моего тезку Борю. Всегда элегантный, как рояль, хитровато улыбающийся:

- Айда, старики, в гостиницу.

- Она, поди, кусается, может, где у тебя в кабинете на стульях ночевать?

- Старики, я не могу терять марку!

Боря настолько любезен, что  не только оплачивает наше пребывание здесь,  но и сам заполняет листки прибытия,

- Там вон мягкие диваны, сидите, стирки, отдыхайте.

Поднялся с нами на лиф­те. Проверил все в номере, улыбнулся нам:

- Отдохнете, в буфет сходите, я позвоню, когда надо будет ехать на выступ­ление.

В буфете цены оказались астрономическими. Сошли с Колей с гостиничных небес на Новокузнецкую землю, нашли хлебный магазин и купили продукт, вызываю­щий ожирение. Черный здешний хлеб весьма при­ятен, его во всех магазинах много, он под цвет здешних зданий и земли.

На площади перед гостиницей остановилась машина похожая на карету «скорой», из нее вышла тетка и воздела к небесам огромную грушу на палке и приня­лась этой пластмассовой грушей мотать туда-сюда.

Мы с Колей хлопали гла­зами. Обратились к прохо­жему. Пояснил:

- Забор воздуха...  Если воздух плохой?.. Ничего не­льзя сделать? Ну, если превысит норму загрязненности, то какое-то предпри­ятие частично остановят, не помирать же.

- А было, что останавли­вали?

- Пока не было.

Однако. Стало быть, если в воздухе можно топор ве­шать, то это еще хороший воздух. Считается - жить можно.

Мы с Колей поспешили в вестибюль гостиницы, от плотности здешнего воздуха спирало дыхание, щипало глаза.

Пришли, пожевали, звонок от Бориса:

- Собирайтесь на выступление.

Пара остановок на трам­вае закоулками, переулками - в огромное кирпич­ное здание СПТУ.

Актовый зал Многолюдно. Боря сказал, что с нами будет выступать местный писатель, но за стол рядом со мной и Колей садится Борис Брунов. Откуда он здесь взялся? Неужто не гнушается по разным ПТУ выступать? Рахманов нас знакомит:

- Это - Эдик Гольцман.

Первым выступает Эдик. Описывать его внешность нет нужды: Брунова каж­дый хоть раз да видел по телику. 

- У меня тут японский магнитофон!- заявляет он и вытаскивает из портфеля  кончик антенны.  Магнитофон начинает звучать голосом Эдика и очень смешно. Антенна превращается то в хвостик поросенка, то в шпагу, ко­торой Эдик фехтует с во­ображаемым противником. Эдик читает забавные сти­хи про маленького кома­рика, который сел на спину ослику, переходившему че­рез мост. Стоило комарику присесть на ослиный хре­бет - мост и провалился. А комарик убедился, что он - самый тяжелый.

Выступаем мы с Колей. Нас вежливо слушают. И потом задают вопрос: а не дойдет ли радиация от том­ского взрыва до Новокуз­нецка . Не повлияет ли на здоровье здешних жите­лей? Приходится успокаи­вать людей. На нас все пог­лядывают с опаской, как на тайных вредителей. Примерно так же реаги­ровали на нас зрители и в других аудиториях.

После каждого выступле­ния Борис Рахманов нас обязательно вел в пельменную потреблять настоящие новокузнецкие пельмени ручной лепки.

Борис был фокусником не хуже Гольцмана: он извлекал из на грудного кар­мана тыщенку, другую, и запихивал в карманы мне и Коле.

- Это пока, на пельме­ни... Жить-тo вам надо?

В перерывах между выступлениями мы пили чай с целебными травами в офисе Бориса,  расположенном в Доме творческих ор­ганизаций, неподалеку от гостиницы.

Писателей в Новокузнец­ке немного. До недавнего времени они жили каждый сам по себе. Борис Рахманов  убедил их, что должен у них быть свой центр.  Не хотели выделять комнату. Добился. Украсил этот офис портретами писателей земли кузнецкой и своими археологическими трофеями. С тех пор как уволился со знаменитого Кузнецкого металлургического комбината, Борис каждое лето выезжает с археологическими партиями. По­могает археологам, учится у них. Он вообще искатель. Мы с ним и познакомились, когда он приехал в Томск, чтобы «покопаться» в пред­назначенных на слом ста­рых домах. То найдет при­гласительный билет в дво­рянское собрание, прислан­ный известному томскому купцу, то еще что-нибудь. Монеты, предметы старого быта.

- Печник!

Он всегда так отвечает, когда его спрашивают о профессии. Вырос в селе на Тюменщине, окончил строительный техникум, в Новокузнецке, участвовал в строительстве доменной печи, стал доменщиком. А в свободное время писал веселые пародии на стихи столичных и местных поэтов. Он читает их  очень серьезно, a слушатели жи­вотики надрывают. В своем офисе он устроил выставку всех оте­чественных сосудов, в которые  когда-либо разливали российскую водку. От  самых огромных до маленьких «клопиков».

Писатели тянутся к Рахманову, он о них заботится, как отец, хотя ника­кого оклада, как писательс­кий руководитель, не полу­чает. Он крутится, как вал в моторе,  тут груп­пируются, собиратели, художники, работники музея, люди искусства. Он всем нужен, необходим.

Легко вписался он и в новую жизнь. Создал изда­тельство «Кузнецкая кре­пость», располагающееся в том же самом кабинете, на том же самом письменном столе, за которым мы пили чай. Рахманов - владелец, сотрудник и редактор изда­тельства. Томский книго­люб, искусствовед Борис Николаевич Пойзнер писал недавно о книге «Черный человек сочинителя Досто­евского» как о новинке, которую с удовольствием почитала бы и столица. Но­винка эта издана Рахмано­вым. Успел издать Борис и первую книгу талантливого новокузнецкого прозаика Геннадия Руднева «Смаз­чик». Пришел на родной металлургический комби­нат: «Вы больше на Доску почета потратили, а это - вечная память...» Есть на книжке благодарственная надпись дирекции и совета трудового коллектива. А прозаик такой, что я читал книгу запоем, что не так часто бывает.

Неделя в Новокузнецке пролетела, как один день.

Старый район. Развалины крепости на горе. Спус­каемся в ложбину, прохо­дим мимо высокого кирпичного здания тюрьмы. Деревянный особняк - музея имени Достоевского. Неподалеку отсюда домик. в ко­тором жила Мария Дмитриевна Исаева, вдова, француженка по отцу. Это на ней женится ссыльный Достоевский. Музей прекрасен. Здесь много полотен замечательных художников На встречу пришли художники, искусствоведы, писатели, читали стихи, рассказывали.

 Снова спертый, как в кочегарке Новокузнецкий воздух. Местные придышались, а мы с Колей с трудом лезем в гору. Гольцман рассказывает, как  его в Киеве приняли за Бориса Брунова, просился ради Бога переночевать, а ему говорят:

- Что вы! Ваш люкс ждет вас!

 Новокузнецк построен как бы в тарелке, по краям ее дымят крупнейшие в стране комбинаты. Дым стекает дно тарелки и лежит плотно, как желе. По дну этой «тарелки» мы и топали к вокзалу. Рахманов прошел в вагон убедился, что две нижние полки свободны, и крепко пожал руки: «Пока старики!»

Поезд тронулся. Вспомнился Маяковский «Я знаю: город будет, я знаю: саду цвесть!» Что же? Есть и го­род, и сад.  Только в саду растут все больше карагачи, у них стволы черные, словно изваянные из угля.  Эти карагачи гармонично вписываются в пейзаж

Борис Климычев.

В начале перестройки. ( Когда деньги были большими).