Известный поэт и критик Станислав Золотцев писал в статье «Три сибирско-Афинских дня и три ночи», опубликованной в «Литературной газете» 8 октября 2003 г.

 «...Б. Климычев, кстати, один из лучших, на мой взгляд, писателей-историков наших дней...»

А вот его же строки в журнале «Подъем»:

«... Не появились в центральной печати предложенные рядом критиков и литературоведов (в том числе и автором этих заметок) работы, которые были посвящены творчеству наиболее самобытных прозаиков России. Да, верно, они пребывают вдалеке от столичных"ареопагов", от шумных литературно-политологических ристалищ, от всяческих "разборок" и судебных препирательств меж "старыми" и "новыми" (тоже уже успевшими одряхлеть) писательскими союзами, не мелькают в "светских хрониках" периодики. Но! - старейшина сегодняшней сибирской литературы Борис Николаевич Климычев за последние полтора десятилетия написал целый цикл романов и повестей, который является, по существу, художественной историографической панорамой не только Томской Земли, но и того сложнейшего процесса, что зовется"освоением Сибири" (заметим, не "покорением", но именно освоением, продолжающимся и в наши дни). Читаешь - словно заново открываешь для себя ту Русь-Россию, что от Урала до Тихого океана протянулась, ту, что и по сегодня потрясает мощью и красой ликов и натур своих созидателей и воинов...»

Из писем

6 января 05 г. Псков

Дорогой Борис Николаевич! Тебя сердечно приветствует Ст. Золотцев! Хоть это письмо, вероятней всего, прилёт в Томск уже после Старого Нового года, всё равно — желаю тебе в Новом году здоровья и счастья могучих! Хотел написать давно, но осень я декабрь были какими-то сумасшедшими: пожалуй, впервые в жизни не писал писем, лишь краткие открытки. А письма, причём не электронные, а настоящие, люблю и писать, и получать — старомоден и в этом. Но тут повод обязательный. Во-первых, читаю твою «Опалу»: журнал с, ней в моих бумажных джунглях, да ещё и при жизни на 2 города, затерялся — и вот выплыл, и я с первой же страницы уже не мог оторваться. Ты же знаешь, я уже немало твоего прочитал, с огромным уважением и любовью отношусь к тебе как замечательному а, к сожалению недооценённому писателю, в восторге был и от прозы, напечатанной в «Сиб. огнях». Но «Опала» мне не просто по душе — она меня заворожила. Не просто история — сказовое трагедийное повествование. Ты в нём показал себя не просто блистательным прозаиком, и не просто знающим историком — ты в ней Поэт не менее, чем в твоих стихах...

18 декабря 2003, Москва.

Дорогой Борис Николаевич! Прочитал твоего «Странного томича», и эта книга меня всего, что называется, пронзила. Конечно, это оттого произошло, что хорошо знакомы мне и география, и этнография материала. У тебя великолепно создан образ Востока, Средней Азии — с её терпкостью, с её пряностью во всём, в эмоциях, в делах, в чувствах, с её обжигающей жарой тоже во всём. Я просто «проглотил» эту книжку: она у тебя написана сочно, точно, психологически достоверно — ты создал образ зреющего Молодого русского парня во всех его человеческих гранях, от самых грешных, до самых духовных. Полагаю, убеждён, что эта достоверность коренится в автобиографичности, но ведь не под каждым пером автобиография становится полнокровным реализмом. Да ещё таким «вкусным» и колоритным... Словом, я очень благодарен тебе, Борис Николаевич, за эту нежданную для меня радость открытия. Хотя, повторяю, нередко слезы наворачивались на мои глаза при чтении… Я помоложе тебя лет, по-моему, на 15, но всё равно: читая, с невероятной ясностью понимал: лучшее в жизни — уже было и никогда не вернётся. Оно — там, в тех годах, когда с черноглазыми друзьями своими и с луноликими смуглянками мы рвали цветущие маки и тюльпаны у подножий Копет-Дага и Ала-Тоо, когда у тандыров нам обжигали кожу ладоней свежеиспечённые лепёшки, и воздух вешний хмелил нас сильней любого спиртного... Ан всё же ещё надо жить и работать, сколько Бог нам положил…»
       Конечно,  приятно читать похвалы. От талантливых людей плохих отзывов я не слышал. А наскок  обиженных Богом обозленных графоманов хоть и  трудно, но можно пережить, как соринку в глазу.

            Живя многие годы безвыездно (по болезни) в Томске, говорить и быть услышанным не так-то просто. Столичные мэтры часто видят в своих прихожих иного сорта людей. И очевидно думают, что в провинции лишь  литературные слабаки  и живут. Иногда ходокам удается вымолить у мэтров нечто вроде индульгенций, хотя по большому счету в литературе никого не обманешь. А меня и так, в моей невольной изоляции,  некоторые люди слышат, и я этому рад.

Я СЛЫШУ ГОЛОС ДРУГА

Со Станиславом Золотцевым я был  знаком многие годы. Правда, общались мы чаще всего с помощью телефона и почты. Он жил в Москве, а затем еще  и в Пскове, а я  жил последние  50 лет безвыездно в Томске. Нет, меня не лишили прав, не приковали наручниками к стальной трубе. Нездоровье бывает хуже прокурора. А еще все пути закрыла так называемая перестройка. Я читал статьи друга в старейшем сибирском журнале, которому исполнилось 85 лет, о котором никак не удосужатся упомянуть на писательских съездах и пленумах в Москве.

Часто и много писал Станислав о проблемах российской литературы, причем, много внимания уделял творчеству сибиряков. Сначала узнал я его по статьям, а потом в его приезд в Томск, удивился, как он похож на свои статьи, неравнодушные, добрые. И на свою фамилию он тоже был похож: золото в волосах, золотники на лбу и на щеках.

Чувствовалось, что он знает и любит глубинную русскую поэзию, ценит уклад русской жизни. Вот  я и пригласил его посмотреть  томскую Троицкую церковь. Именно здесь в шестилетнем возрасте меня, крестил Аникита Ширинский-Шихматов.  Он окончил пажеский корпус, отец его был Министром в царском правительстве.   Аникита был в белой армии. Отбыв срок в лагере, приехал в Томск в 1936 году, стал настоятелем Троицкой церкви. Подкармливал здесь обнищавшего ссыльного поэта Николая Алексеевича Клюева.

Служил  Шихматов до 1937 года. В июне арестовали и Клюева, и Шихматова. Главный допрос Ширинского был 19 июля 1937 года. Казнили 17 сентября 1937 года, примерно тогда же был убит и поэт Николай Клюев.

Все это я рассказал Золотцеву. Я человек крещеный, но, как говорят, не воцерквленный. Зато Станислав, видимо, был истинно верующим. С каким священным трепетом осматривал он сохранившиеся здесь очень старые, прославленные иконы, исцеловал их все. Долго крестился, просветленный.
      Еще я показывал Золотцеву деревянную томскую архитектуру. И он говорил, что ничего подобного нет ни в северных губерниях, ни тем более в городах «золотого кольца».  И очень огорчался, узнав, что наши «кружевные» терема нещадно жгут, дабы построить на их месте бетоннно-стеклянные супермаркеты и офисы.

Он уезжал, но никогда не забывал писать письма. И часто помешал добрые отзывы о моих стихах и прозе в разных сибирских и центральных изданиях.         Он как бы подхватил эстафету после смерти другого моего столичного опекуна и доброжелателя Николая Константиновича Старшинова.

В «Литературной газете» за октябрь 2003 г. в статье «Три Сибирско-Афинских для( и три  ночи)» Станислав Золотцев назвал меня «Лучшим историческим писателем наших дней».  Печатал отзывы и в других изданиях. Но чаще огорчался в письмах, что  центральные газеты и журналы не спешат публиковать статьи о сибирских писателях.

Сами письма Золотцева несут в себе живопись словом и большой эмоциональный заряд. Перечитывая помятые листы я как бы слышу его басовитый с хрипотцой голос:

Дорогой Борис Николаевич!

И в этот раз пишу тебе кратко. По иной причине, очень горькой. Завтра мой друг (и даже больше, чем друг) Михаил Вишняков в Чите должен лечь на операцию. Он уже в больнице. Состояние тяжкое: опу­холь поджелудочной и камень в протоке. Его дочка, работающая в этой больнице, сказала мне по телефону: пятьдесят на пятьдесят...

Сам понимаешь, какое состояние у меня. Но я решил тебе послать завтра, перед отъездом из Москвы, книгу своего избранного, она выш­ла весной к юбилею. Послал бы и книгу прозы, три романа, но не могу: своих экземпляров уже нет, а издательские я должен продавать. Вот и веду в последние месяцы "челночную" жизнь, езжу из Пскова и Москвы в окрестные регионы, выступаю в библиотеках и там продаю эти книги, и стихи, и прозу. Слава Богу, расходятся, и это небольшая подкормка к издевательской пенсии. Завтра - большое гала-выступление в Обл. библиотеке в Твери. Там же читаю несколько лекций в педвузе и поли­техе - гго специальности, жг зарубеж. ■^-жтератур^гт~Кшгечно', тш~тгчень уже сподручно мне носиться на электричках, но зато и заработок, xoti и небольшой, и чувство некоторой востребованности. К сожалению, в родном Пскове губернатор-"браток" с такой силой калёным железом вы­жигает ниву культуры, что там уже ни копейки заработать нельзя на этом.