26. НЕХОРОШИЙ ЧЕЛОВЕК — РЕДИСКА

Умер Сталин. Отгремели траурные мелодии. Множество людей погибло в давке, стремясь увидеть на смертном одре великого покойника. Отшумели газеты статьями и стихами. Отзвучали траурные мелодии в миллионах репродукторов. Поэты, писатели, драматурги истерли все авторучки о бумагу. Целое море чернил извели.. Были выплаканы все слезы. А Сталина вскоре поместили в мавзолей, чтобы Ленин там больше не скучал в одиночестве. И надо было продолжать жить. Берия после смерти Сталина стал инициатором реабилитации тех, кто был арестован по "делу врачей" и по некоторым другим громким делам, возникшим в послевоенные годы. Лаврентий Павлович также предлагал объединение Германии, ради которого готов был пожертвовать социализмом в ГДР, нормализовать отношения с Югославией, выступал за заключение перемирия в Корее. Он настаивал на предоставлении большей самостоятельности союзным республикам, повышением роли в них национальных кадров и языков. Берия добился закрытия ряда грандиозных, но заведомо нерентабельных и сомнительных в экологическом отношении строек. И он же ратовал за отмену прописки и успел почти вдвое уменьшить лагерное население за счет широкой амнистии. И еще Лаврентий Павлович отстаивал совсем уж революционное — перенос центра власти из партийных органов в советские. Все инициативы Лаврентия Павловича в конечном счете были направлены на демократизацию жизни в стране, и на повышение жизненного уровня граждан СССР. Маленков и Хрущев, возглавившие после смерти Сталина СССР, поняли инициативы Берии одназначно: лезет к высшей власти в стране! Надо его укротить, обезвредить. Хватит с нас грузинских правителей! Долго думали — как? Но ничего кроме ареста придумать не могли. Приурочили арест Берии к началу летних маневров армии.
В маневрах Московского военного округа должны были участвовать и несколько сибирских дивизий (на всякий случай, если в московских дивизиях окажутся сторонники Берии). На заседании Совета Министров министр обороны, его заместители и начальник Генерального штаба должны были докладывать о ходе маневров, и поэтому было приглашено много военных.
Повестка дня этого заседания, назначенного на 26 июня, как обычно, была заранее разослана членам Совета Министров со всеми проектами решений и с указанием имен всех приглашенных докладчиков и экспертов.
Явились все. Члены правительства собрались в зале заседаний Совета Министров, а приглашенные, в том числе и военные, расположились, опять—таки, как обычно, в комнате ожидания, откуда приглашенных вызывают в зал только во время обсуждения их вопроса.
Первым поставили на обсуждение вопрос о ходе маневров Советской Армии. В зал вошла группа военных во главе с маршалом Жуковым и командующим войсками Московского военного округа генералом Москаленко. У Берии их появление не вызвало удивления: Жуков уже был переведен в Москву из Свердловска, куда его в свое время сослал Сталин, и занимал пост заместителя министра обороны.
Маленков объявил объединенное заседание Президиума ЦК и Совета Министров открытым. А Хрущев сказал: — Лаврентий Берия! Вы снимаетесь со своего поста! — Я воспринимаю ваши слова, как провокацию!— воскликнул Берия, — меня утвердил на этой работе президиум Верховного Совета! Берия был растерян. Он был начником такой службы, которая видела на сто метров под землю, и могла устраивать самые хитрые ходы и ловушки. А тут какой-то плюгавый Хрущев, за его спиной оказывается затеял заговор. Берия покраснел от гнева. А Хрущев тут же тут же обратился к Жукову:
— Товарищ Маршал Советского Союза, предлагаю вам от имени Советского правительства задержать Берию!
Жуков скомандовал Берии:
— Руки вверх!
Москаленко и другие генералы обнажили оружие, считая, что Берия может пойти на пойти на все.
Берия потянулся к своему портфелю, который лежал на подоконнике у него за спиной. Хрущев схватил Берию за руку, чтобы он не воспользовался оружием, которое могло находиться в портфеле. Но у Берии ни в карманах, ни в портфеле даже перочнного ножика не было. В портфеле был лишь исписанный его рукой лист, на котором значилось одно, несколько раз повторяемое, слово: "Тревога! Тревога! Тревога!" Поскольку в кремле всю охрану несли бойцы бериевского наркомата, он, видимо,что-то предчувствуя, заготовил этот лист¸чтобы вовремя передать кому-то из подчиненных. Но и лист, и портфель у него отобрали. Тогда Лаврентий Павлович обиженно и нервно сказал Маленкову: — Георгий! В чем дело? Ты ж меня знаешь не первый год!
Маленкова в кремле нередко называли Маланьей, его фамилия начиналась буквами «МА», а сам он был тостым и круглолицым, повяжи платок — баба и баба. Но теперь Берии было не до шуток.
Военные взяли Берию под стражу и увели в соседнюю комнату, рядом с кабинетом Маленкова.
По предложению Хрущева тут же освободили от занимаемой должности Генерального прокурора СССР, потому что он не вызывал у заговорщиков доверия и мог не дать санкцию на арест Берии.. На одной из военных машин вывезли Берию из кремля, и поместили в бункер армейской гаупвахты, где преварительно оборвали все электрические и телефонные провода, чтобы нельзя было повеситься. Были арестованы и многие подручные Берии.
Суд приговорил Берию к расстрелу, как шпиона, и Бог знает, еще в качестве кого. Список осведомительниц, изъятый у одного из чекистов назвали списком изнасилованных Берией женщин. Вобщем, получился нехороший человек – редиска. В шпионаж Берии зравомысляшие граждане вряд ли могли поверить, поэтому приклеили ему на лоб марку маянька—извращенца.

А когда об аресте и казни Берии было сообщено в газете, в народе пели такую песенку: — Как Лаврентий Берия Вышел из доверия, Тут товариш Маленков, Надавал ему пинков!

Простые люди разве могли знать, кто прав, кто виноват? Понятно было одно, что Сталин не стал бы терпеть на посту зампреда ГКО, а потом — главы атомного, водородного и ракетного проектов бездаря и вредителя. Ведь от осуществления этого проекта во многом зависело и политическое будущее самого Иосифа Виссарионовича и возглавляемой им великой страны. А каков был ужас Лаврентия Павловича в момент расстрела.Только что был всем, и вдруг станет ничем! За что? Как глупо! Мотнуть головой, чтобы скинуть с носа пенсне, или пусть так расстреливают, как есть? Много версий ходит о том, кто именно, и как именно расстрелял Берию. А мне при мыслях. об этом приходят на память стихи Сергея Есенина:

—Не злодей я, и не грабил лесом, Не расстреливал несчастных по темницам, Я всего лишь уличный повеса, Улыбающийся встречным лицам.

И действительно: стрелять в бою — это одно, а стрелять в подвале в связанного человека — совсем другое. Говорят, Батицкий хвалился: — Вот я ему из парабеллума — прямо в лоб! Нашел, чем хвалиться…Сожгли в крематории и прах неизвестно где. Ни тебе холмика, не звезды, ни креста хотя бы. И через некоторое время ночью по-воровски тайно товарища Сталина из мавзолея вытащили и похоронили у кремлевской стены. И на том спасибо. Кто-нибудь выпьет лишний стопарь и придёт, поклонится. Кстати сказать, если Берию военные смогли легко арестовать, то в его жилище им не удалось так просто попасть. Напрасно кричали в мегафон, что имеется ордер на обыск. Квартиру министра охраняли стрелки и автоматчики. В ответ на сообщение об ордере на обыск, прозвучала команда: —Назад! Стрелять будем! Говорят, была перестрелка…Но все таки обыск состоялся. Конечно, Берия был далеко не ангелом, как впрочем, и некоторые другие наши правители. Но какого монстра изваяли потом писатели и кинодеятели! Это же сам Гойя признал бы себя бездарностью по части нагнетения страхов. Вот у себя дома изверг Берия изнасиловал невинную девицу, разрубил на части, положил в ванну с серной кислотой. Помешивает палкой, чтобы быстрее растворилась, а затем смывает водой в канализацию. А другую в полвале губит газом «циклон», а третью… А тут же в доме — и жена Берии, и сын Серго с женой, и домработница, и повар, и охрана. И жаль их всех. И читателей жаль. И кинозрителей. Большую помощь Хрущеву в созыве внеочередного Пленума оказал Жуков, предоставивший военную связь и военную авиацию. И по мнению Хрущева Жуков начал обретать большую силу. Он становился опасен и его пора убирать. В октябре того же 1957-го года Жукова отправили в отставку.. Хрущев вбил клин между братскими партиями своей критикой культа личности Сталина. Еще он слишком увлекся разведением в СССР американской кукурузы. Ввел совнархозы, а обкомы стали при нем промышлленными и сельскохозяйственными. Это вносило неразбериху во все дела. Утверждая, что совсем скоро будем жить при коммунизме, Хрущев запрещал приусадебные участки, строительство частных домов. Строили приземистые дома, именуемые «хрущевками». Была даже пантомима на эстраде: человек открывает дверь щупает четыре стенки и вопрощает:

— Почему в телефонной будке нет света? А голос из темноты ему отвечает: — Какая тебе телефонная будка? Это моя новая однокомнатная квартира! Разогнал Хрушев всех прежних властителей И Ворошилова, и Кагановича, и прочих.Некоторым дал должности. Маленкова послал директором электростанции в Казахстан, Молотова — послом в Монголию. Энергия из Хрущева была ключом. Выдвинутый вперед упрямый подбородок как бы говорил: «что хочу, то ворочу». Никита Сергеевич полюбил поездки в разные страны с подарками. Ну, соответственно, и ответные подарки из поездок привозил. А после устраивал в больших залах митинги, на которых рассказывал о своих поездках. Однажды они ездили с Булганиным в Таиланд. Почему-то Хрущев вылетел в Москву из Таиланда раньше. А позже на другом самолете летел Булганин. Хрущев, не дожидаясь Булганина, открыл митинг и стал держать речь. Он стоял на трибуне, когда неожиданно появился Булганин. Зал встал и — гром аплодисментов. Все ведь считали, что они одно целое, друзья. А Хрущев от таких оваций Булганину очумел. Лицо стало пунцовым, обиженным, он сник и, не договорив, сошел с трибуны и уселся за стол. А Булганину всё хлопают. Удлиненное лицо Булганина с острой бородкой, высокий, стройный, в маршальском мундире. Странно как-то с должностями у Булганина было. Звание — маршал, а сам председатель Совмина и вдобавок директор банка. Ну вот, вскоре после этого случая, Булганин пришел с бывшими сотрудниками прощаться. Слезы по острой бородке и по маршальскому мундиру текут: — Простите, если что было не так… Уезжаю. Получил новую должность… в другом городе. Оказалось, Хрущев назначил его руководить Ставропольским совнархозом. И зная, как он дорожит своим маршальским мундиром, понизил ему чин до генерал-лейтенанта. Так, что дорого заплатил Булганин за те овации, которые ему народ устроил!

27. КТО ПОСЛЕ СТАЛИНА — ГЛАВНЫЙ?

 

После смерти Сталина. Мао Цзэдун занял выжидательную позицию. Таких как Сталин и Мао революционеров, которые прошли все огни и воды, рисковали жизнью, в России уже нет. Теперь в мировом коммунистическом движении остался лишь один настоящий революционер и это – он, Мао. Хрущев же задумал помочь индустриализации Китая, чтобы на востоке России мог противостоять США и ее сателлитам громадный Китай. Так как в своих отношениях с Западом Хрущев нуждался в помощи Китая, то он, решив продемонстрировать свои дружеские чувства к Мао, . поспешно, не ожидая визита Мао в Москву, помчался в Китай в сентябре 1954 года. Веселому лысому толстяку хотелось удивить Мао и своим богатством, и своей щедростью. Китайцев покоробило то, что импульсивный Никита Сергеевич по прилете полез к Мао целоваться. Хорошо еще, что советники вовремя удержали Хрущева от этого, пояснив, что китайские лидеры приветствуют друг друга обычными рукопожатиями.
      Но Мао и другие вожди Китая расценили такой поспешный приезд, как слабость. У Мао даже мелькнула мысль, а не поманежить ли этого Хрущева, как в свое время третировал самого Мао великий вождь Сталин? Но на это он все же не решился. И вот в шикарной цветочной зале, в одной из резиденций Мао, Хрущев за чаем пообещал братской китайской компартии помочь освободить Тайвань. Никита Сергеевич говорил, что пришлет специалистов и материалы, чтобы построить в разных провинциях Китая электростанции. Мао просил передать Китайской республике атомную бомбу. Но Хрущев говорил о том, что Советский Союз защитит Китай в любом случае, и нужно договориться о том, чтобы в китайских морях были размещены советские атомные подлодки. Мао чувстововал между тем, что со смертью Сталина, не стало в коммунистическом мире непререкаемого авторитета. Между вождями коммунистичеких стран возникли идеологические разногласия. Появилась разница в толковании марксистско-ленинской доктрины и между Мао Цзэдуном и Хрущевым. В ответ на визит Хрущева Чжоу Эньлай (правая рука Мао) в декабре 1956 г. посетил Москву. В следующем году Мао, в качестве почетного гостя, присутствовал на празднике седьмого ноября в Москве. Таким образом создавалось впечатление, что отношения между СССР и Китаем восстановлены. Но установка XXII съезда на строительство коммунизма без войны, и политика Хрущева — сосуществования с капиталистическим Западом —огорчила китайских вождей, они сочли это пораженчеством. Отказом от главной линиии. Мао все это высказал в Москве перед многочисленной аудиторией в 1958-м. В 1959 году Хрущева в Пекине встретили не только четкий шаг караула, но и одуряюшая жара. Пока длились церемонии в аэоропорту, толстяк Хрущев обливался ручьями пота. Хрущева советники опять предупредили, что объятья и целования здесь не приняты, возможны лишь сдержанные рукопожатия. — Знаю! — буркнул Никита Сергеевич, и вскоре уже советская делегация была в предоставленном ей для отдыха помещении.. Наутро — визит к Председателю Мао Цзэдуну в его резиденции в Чжуннаньхае. Это огромное здание, где проживали все главные сановники Китая....В просторной приемной Мао Цзэдуна участники встречи расположились в огромных европейского вида креслах. И здесь жара тоже донимала Хрущева. Потому Мао пригласил Хрущева в огромный бассейн,чтобы перед банкетом искупаться. Мао быстро разделся и нырнул в бассейн, Хрущев рассмеялся и тоже начал раздеваться, и тоже поплыл, но догнать в воде Мао было трудно. Хрущев, пытаясь догнать Мао, кричал ему вслед, переводчики бежали и переводили крики и одного, и другого лидера. Картина получилась фантастическая. После обеда Мао много курил, и предлагал гостям свои сигареты, десяти марок, на выбор, но они отказывались. И Хрущев и Мао возлежали на лежаках в одних трусах. Пили крепкое вино, причем Мао закусывал красным перцем, сказав гостям: — Вступайте и вы в мою партию красного перца. Мао пояснил, что не совсем одобряет политику, Хрущева, так как она может нанести огромный вред всем соцстранам и даже Китаю, ибо Сталин — это меч, который нельзя выбрасывать на свалку. Мао предстал в роли ментора. Самолюбивый Хрущев, видя к себе такое не очень дружеское отношение, сказал, что товарищи по партии не советовали передавать Китаю обещанное ядерное оружие. Но он дал указание помочь китайцам в сооружении реакторов, а затем и атомной бомбы. В СССР знают, что некоторые западные ученые сотрудничают с Китаем в этой области. Но главное может дать только СССР. Трудность для Китая еще в том, что работа над атомной бомбой сожрет весь ток электростанций Китая. Следовательно, спешить нельзя, сначала СССР должен помочь Китаю построить побольше заводов и электростанций. К этому Никита Сергеевич добавил, что он будет бессилен, если члены ЦК посоветуют ему отозвать советских специалистов из Китая. В Кремле не одобряют заявления Мао о том, что если погибнет в войне с капиталистами одна половина человечества, то другая — будет жить при комммунизме. Это есть верхоглядство, которое происходит оттого, что в Китае очень большое население. Но в принципе жизнь каждого человека бесценна, из этого и должны исходить все коммунисты. Хрущев просил Мао не ставить его в неловкое положение, и не делать больше чересчур эпатажных заявлений. Не все, что думаешь, можно озвучивать. Ведь моделирование китайской бомбы советскими учеными может быть прекращено из-за каких—либо неосторожных высказываний китайского вождя.

Мао, разомлевший от выпитого за обедом вина, обратился к Хрущеву с просьбой: — Когда мы совершали великий поход, и сражались с японцами и Гоминьданом, был у меня командир роты разведки, русский казак Митрофан Лескин. Мы его называли по-китайски — Хао Фан. Он совершил много подвигов. Однажды гоминьданцовцы поймали его, жгли живьем на костре, но он сбежал, весь обожженный. После нашей победы, он попросил у меня позволения вернуться на Родину в Алма-Ату. Я подарил ему именной маузер. И вот теперь я получил письмо от его жены о том, что Лескин сидит в тюрьме, дали большой срок. Я не знаю, в чём его обвиняют, но думаю, что советский генсек сможет освободить героя во имя русско-китайской дружбы. Хрущев обещал выполнить просьбу Мао, это был такой пустяк, по сравнению с передачей Китаю секретов атомной бомбы. Между тем, Мао Цзэдун, все, что сказал Хрущеву насчет Лескина – телеграфировал своему послу в Москву. Он велел послу сделать всё возможное и невозможное для помилования Лескина. Работа над атомной бомбой продолжалась и приближалась к победному концу. В это самое время Мао мучили страхи. Ему мерещились нападения на секретные объекты, где шла подготовка к созданию собственной ядерной бомбы. Бескоился Мао не зря, США действительно собирались то ли бомбить эти секретные полигоны, то ли заслать туда диверсантов. Но ничего не получилось. И вот Мао сообщили, что на полигоне Лоб Нор будет взовано ядерное устройство. Мао понимал, что междурнародное сообщество не обрадуется такому событию. Он пожалел, что обошелся с Хрущевым не очень вежливо. И тут же написал ему письмо, которое начиналось так: «Дорогой товарищ Хрущев!». Далее Мао писал, что ему очень хочется в великой и вечной дружбе с советским народом и его правительством бороться за построение коммунизма. Китайские рабочие добывали урановую руду в тех самых рудниках, которые были сооружены по приказу Лаврентия Берия. А 16 октября на полигоне Лоб Нор прогрохотал атомный взрыв. Дикое свечение, страшный гром и растущщий вверх гриб заставил взвыть всё местное население. Попадали ниц уйгуры, дунгане, дунсян, туцзя, мяо, монголы, тибетцы, камыки, казахи, манжуры, киргизы, китайцы. С дома Дубаня Шэнь Шицая слетела крыша, и кошмы, вышитые древними узорами, и подушки, которых было несколько сотен, вдруг взмыли вверх и помчались неведомо куда. Дубань был смелый человек, большой начальник, и то очумел от такой картины. Военные атомщики смотрели из бункеров через темные очки и дышали сквозь марлевые повязки. Вой собак, рев верблюдов, визг детей и женщин. А по телефону весть о взрыве мгновенно шмыгнула в кабинет Мао. Он вскочил с дивана, встал в позу и произнес стихи: Не бывало радости такой еще ни разу, Атомная бомба взорвалась по приказу! Мао очень остро почувствовал в этот миг: теперь Китай с его многомиллионным населением уже не младший брат Советского Союза. .

   30. РАЗ — КУЛЬТУРА, ДВА – КУЛЬТУРА!

И вот Мао взялся за дело. Сначала произошло перетряхивание творческих союзов. Этим занималась Цзян Цзин. Да, она сама выбирала любовниц мужу, но воспоминания о былом счастье, когда они сладко соединялись с Мао, не оставляли её. Они доводили её до исступления, вгоняли в истерику. Обида на весь мир переполняла её душу. И когда Цзян Цзин возглавила комиссию по проверке культурных кадров, она принялась с остервенением искоренять таланты, хотя в прошлом сама была неплохой актрисой. Драма «Разжалование Хай Жуя», действие которой происходило в глубоком прошлом, была признана контрреволюционной, в ней увидели намек на отставку Пэн Дэхуая. Писателей поэтов и актеров посылали в сельскую глубинку, пахать поля и выращивать рис, чтобы они узнали цену пищи. В августе 1966 года был созван 11-й пленум ЦК КПК для рассмотрения вопроса о «культурной революции». Во время работы пленума Мао Цзэдун опубликовал свою дацзыбао под названием «Огонь по штабу». Он в ней отчаянно призывал к разгрому центральных и местных партийных органов, объявленных буржуазными штабами ревизионистов. Дидактика, казуистика в сочетаниями с неожиданными ходами, это уже было в характере Мао со времен его борьбы за власть с Ван Мином. Он действительно был в каком-то смысле артистом. В резолюции съезда было беспримерное даже для нравов КПК указание: революционные учащиеся освобождались от ответственности за все совершенные в «ходе движения преступления и правонарушения, кроме убийств, отравлений, поджогов, вредительства, хищения государственных тайн…»
Главной ударной силой Мао и его соратников стали отряды хунвэйбинов ("красногвардейцев”) и цзяофаней ("бунтарей”). В одном Пекине их были сотни тысяч. И Мао решил устроить парад на площади Тяньаньмэнь. Великий кормчий появился на трибуне с повязкой хунвейбина на руке под номером один. За его спиной стояли Линь Бяо, у которого тоже была красная повязка, только под номером два. И неудивительно.. Ведь хотя и неофициально, но Мао объявил Линя своим заместителем и преемником. Чуть в сторонке стояли Дэн Сяопин, другие руководители. Мао помахал рукой. И тогда на площадь стройными рядами вошли отряды хунвейбинов: мальчиков и девочек от двенадцати до тринадцати лет с красными повязками на руках. Первыми, с иступленными воплями, прошагала колона мальчиков, затем с визгом прошла колонна девочек, и площадь сразу стала мокрой, как после дождя, то ли от слез, то ли от чего другого. После критики «скачка» за спиной Мао Цзэдуна стояло меньшинство членов ЦК КПК. И нужно было обладать его отчаянной решительностью и нетрадиционнностью мышления, чтобы противопостовить умудренным жизнью коммунистам группу разнузданных и не способных понять истиную ситуацию сопляков. Они были отчаянно рады, что могут быть старше всех, значительнее. Их сам Мао попросил разгромить буржуазных ревизионистов и тем спасти революцию! Ну, мы им покажем! ...18 августа 1966 года на восходе солнца, на митинге на одной из площадей Пекина, Мао Цзэдун заявил, что борьба красных охранников повлияет на весь мир! Мао держал за руку деся­тилетнюю девочку. Он говорил о союзе людей, двигающих вечное революционнное течение. Ребятишки все словно были просвечены насквозь шаровой молнией. Они готовы были выполнить любое указание этого на первый взгляд тихого медлительного человека. Занятия в школах и вузах были прерваны, чтобы отныне ничто не мешало учащимся осуществлять "культурную революцию”. Профессоров, школьных преподавателей, деятелей культуры, позднее — видных партийных и государственных деятелей начинали выводить на "суд народа” в шутовских колпаках и расправляться с ними. В центральной школе Пекина, где обучались и дети Мао, опьяненные свободой действий подростки, и девочки, и мальчики, принялись избивать директора школы, которая обычно строго относилась к отстающим в учебе. Они заставляли ее таскать кирпичи на спине, били ремнями с металлическими пряжками, палками, утыканными гвоздями. Она там и умерла в коридоре школы. Кинувшись на улицы, они стали разбивать древние статуи, крича, что в коммунизме никому не нужно это дерьмо. Хунвэйбины врывались в храмы и пагоды, уничтожа­ли художественные произведения древних культов, уничтожали и современное искусство. В своих листовках они заявляли: «...Все, кто не революционеры, — дохлые курицы. На свалку все это дерьмо. Мы не будем с вами миндальничать. Мы эту тухлятину выбросим на свалку истории. Разобъём собачьи головы всем, кто против Председателя Мао!» В упоении от своих первых побед, юнцы ворвались в организацию писателей, вытащили всех, кто там был, на улицу и принялись избивать, на шеи писателям вешали деревянные плакаты с матершинными словами. Затащили мастеров слова в старый конфуцианский храм, туда притащили декорации из оперного театра, сложили из книг и декораций костер и приказали писателям стать на колени, причем побои, плевки и оскорбления продолжались. Один знаментый писатель после этого утопился в озере. Другие хунвэйбины ловили на улицах людей, избивали ремнями и цитатниками и заставляли при этом принимать позу «самолетика». Узнав в одном из прохожих известного пианиста, размозжили ему пальцы молотком. В наскоро «состряпанных» дацзыбао говорилось: «Гнилые потроха – на свалку! Мы не будем с вами миндальничать, вытащим ваши гнилые кишки и выбросим! Вы все прово­няли, от вас осталась одна гниль. Мы презираем вас, бу­дем бить, крушить...» Распоясавшиеся хунвейбины и цзаофани стали врываться в квартиры городских жителей, ломать мебель, отбирать ценные вещи и кричать:

— Марш, марш! Все в деревню, выращивать рис, разводить скот, привыкли жрать дармовое! Из иных городских квартир хунвэйбины устраивали общежития, ломая хрусталь, круша топорами мебель, отбирая костюмы и шляпы. И заявляли: — Довольно буржуазной роскоши! Стройте общие нары, живите коммуной, носите простые халаты, ничего индивидального, кроме зубной щетки! Такое же творилось и в других городах, они постепенно пустели. Через каких-то несколько дней сотни тысяч юных уча­стников организации буквально наводнили всю страну, объявив беспощадную войну «старому миру». Их лозунгами были: победа юности над старостью, нового над отжившим, победа над старой системой обра­зования, над «ревизионистской кликой стариков», над : старыми начальниками, над стариками, «идущими по ка­питалистическому пути». Они называли себя «антибюрократами», «антиавто­ритетами». Хунвэйбины разгромили многие книжные магазины в Пекине, Шанхае и других городах; отныне они могли торговать исключительно произведениями Мао Цзэдуна. Были сломаны памятники Пушкину и Сун Ятсену. Все дома и здания украшались потретами Мао. Автобусы, трамваи и троллейбусы должны были быть тоже украшены его портретами. Дома противников «идей Мао Цзэдуна» отмечались особыми знаками. А Мао Цзэдун все требовал расширять пожар культурной революции. В сентябре 1966 года Линь Бяо, который в то время иг­рал роль главного интерпретатора высказываний Мао, говорил: «Главная цель нынешнего движения — добрать­ся до тех членов партии, которые, находясь у власти, идут по капиталистическому пути».

     До осени 1968 года имена Лю Шаоци и Дэн Сяопина не назывались в печати. Лю анонимно назывался «самым крупным лицом в партии, идущим по капитали­стическому пути», и все знали, о ком идет речь. Но «массам» (так назывались судилища) их так и не «показывали». Лю Шаоци долгое время подвергался критике лишь в закрытых аудиториях. Но, как говорится, если в первом акте пьесы на стене висит ружье, до конца пьесы оно должно обязательно выстрелить. И вот началась подготовка к выстрелу. Ежеднев­но несколько тысяч человек в течение недели наводняли ули­цы Пекина и провинциальных центров, пугая жителей выкри­ками, лозунгами, песнями и ба­рабанным боем, неся плакаты с карикатурами, направленными против Лю. Толпа требовала его казни. Вначале его обвиняли только в том, что он вы­ступает против «культурной революции», а также позво­ляет себе делать намеки на культ личности Мао. Вскоре реестр его «злодеяний» пополнился тем, что предки Лю были помещиками, что он пролез в ЦК нечест­ным путем, что плохо обращался со своими многочис­ленными женами. Демонстранты осыпали бранью его последнюю жену — Ван Гуанмэй. Она закончила два высших учебных заведения, одно из них – в США, и работала переводчиком с английского в иностранном отделе ЦК КПК. Она вышла замуж за Лю Шаоци двадцати четырех лет. Лю был вдвое старше ее. Лю Шаоци до этого разошелся со своей пятой же­ной. Первая его жена была казнена чанкайшистами в на­чале 30-х годов, остальные были живы. Ван Гуанмэй родила Лю Шаоци дочек, у него было несколько сыновей и дочерей от предыдущих браков. Ван Гуанмэй была красива и умна, это вызывало ярость стареющей Цзян Цзин.. И вот хунвэйбины похитили одну из дочерей Лю и заставили ее высту­пить против своего отца. Двадцатилетняя дочь Лю бы­ла студенткой университета. Не выдержав издевательств, она уступила и, выступая перед толпой, подтвердила, что ее отец «более двадцати лет» был в оппозиции к Мао; а мачеху назвала «монар­хисткой». Вскоре хунвэйбины схватили сына Лю Шаоци, который окончил авиационный ин­ститут в Советском Союзе. На собрании в Пекине ему приказали заставить отца просить прощения у Мао. Шестого января, цзаофани схватили дочь-под­ростка Лю по имени Пинпин. Позвонили Гуанмэй, мол, девочку сбила машина, нужно согласие родительницы на ампутацию ног.. Парни ждали, что приедет мать девочки, но были ошарашены, увидев за рулем Лю Шаоци... Они попросили Лю уехать, а оставили только Ван Гуанмэй. Она сказала супругу, езжай домой, и за меня не беспокойся». Его жена вела себя гордо и мужественно. Она сама отправилась в университет на заседание хунвэйбинов. Там ее допрашивали относи­тельно ее деятельности и деятельности ее мужа с десяти ча­сов вечера до пяти часов утра, после чего она дала письмен­ное заявление, в котором похвалила хунвэйбинов за их бдительность, за их революционные дела и пообещала прислать для студентов университета доклад, разоблача­ющий Лю Шаоци. По-видимому, она не выполнила этого обещания. Ван Гуанмэй всегда имела при себе минимум ве­щей на случай, если ее посадят в тюрьму. На одном из очередных допросов хунвэйбины продержали ее с шес­ти утра до десяти вечера. Время от времени ей дава­ли успокоительные капли. Ван Гуанмэй отбивала все атаки своих юных инквизиторов: Ван Гуанмэй, спросили, что она думает об отставке Лю Шаоци? — Радуюсь ей, — сказала она, — в Китае больше не будет ревизионизма. В университет позвонила Дзян Дзин.. Она знала, что Лю Шаоци благодаря своей должности часто наносил визиты, то в одну, то в другую страну. Его сопровождала в поездках Ван Гуанмэй, она приобретала там для себя шикарные наряды. Сама Цзян Цзин за границу не выезжала, ибо Мао тоже туда не ездил, он принимал иностранцев дома. Дзян Цин терзала зависть, и она обратила внимание подростков, что Ван Гуанмэй щеголяет в капиталистических нарядах. Юнцы начали бесноваться, свалили её на пол, ствали срывать с неё платье, которое они признали буржуазным. В конце концов, ее мучители уста­ли, а она стала, в свою очередь, наступать на них с вопросами, подкрепляя их цитатами из Мао. В эти дни. в Пекине перед несмысленышами выступали Линь Бяо, Чжоу Эньлай, Цзян Цзин, всего психическую подпитку получило одиннадцать милллионов детей. «Красным охранникам» было разрешено «для обмена опытом» бесплатно приезжать в Пекин и другие города, они получили бесплатное питание и армейское обмунди­рование. Чжоу Эньлай заявил, что хунвэйбины превратятся в «надежный резерв НОА». Хунвэйбины писали в своем манифесте: «Мы красные охранники Председателя Мао, мы за­ставляем страну корчиться в судорогах. Мы рвем и уничтожаем календари, драгоценные вазы, пластинки из США и Англии, амулеты, старинные рисунки и возвышаем над всем этим портрет Председателя Мао». Мао Цзэдун добивался всё большего распростране­ния «пламени культурной революции», которое, по его словам, он сам зажег. Однако появилось и сопротивление хунвэйбинам, и оно росло. И потому фразы о «перевоспитании тру­дящихся» сменились погромами. Разогнаны были парткомы, профосоюзы, комсомол, две трети Цетрального комитета партии были ошельмованы. Одиннадцать из пятнадцати членов и канди­датов в члены Секретариата ЦК КПК, в том числе Гене­ральный секретарь Дэн Сяопин, объявлены «черными бандитами», а более половины членов и кандидатов в члены Политбюро также объявлены «врагами идей Пред­седателя Мао» и подверглись травле. В опале оказались и восемь из девяти китайских маршалов, среди них был прошедший с Мао много военных дорог, бравый Чжу Дэ. Это был благородный, могучий мужчина, военная косточка. Преданный без лести, прмой и откровеннный. Он был из крестьянский семьи, как и сам Мао. Юный Дэ однажды пристратился к курению марихуаны. Но решив бросить пагубную привычку, взял билет на пароход, на котором плыл почти месяц, там уж мариухану взять было негде. Так, проявив волю, паренек прибыл обратно к китайским берегам, уже чувствуя себя избавленным от вредной привычки. Денег у него не осталось, и он прошагал много километров, питаясь разными отбросами с помоек, да травой и кореньями, пока не набрел на какую-то воинскую часть. Дэ умел эхорошо писать, его приняли в армию в качестве писаря. Но он много упражнялся в стрельбе, мог лазить по канату и крутить «солнце» на турнике. Вскоре он получил первый воинский чин. И армия стала его поприщем. Во время войны с японцами и Гоминьданом, Дэ показал себя большим стратегом и тактиком. Он заботился об офицерах и солдатах. Это был маршал не званию, а по сути. Дэ являлся одним из наиболее близких соратников Мао Цзэдуна. До конца 1950-х годов он оказывал всемерную поддержку вождю партии, тем самым поощряя единение КПК вокруг одного лидера. Однако во время проведения «большого скачка» он проявил острое неприятие политики, проводимой Мао. И хотя Чжу Дэ не входил ни в одну из группировок в партии, и не высказывал критических замечаний в отношении лично Председателя, в годы «культурной революции» он был подвергнут огульной критике и отправлен в изгнание, хотя и сохранил при этом пост одного из высших руководителей КПК. По мере работы в правительстве менялось отношение Чжу Дэ к Мао Цзэдуну. В 1959 году, после провала «большого скачка» Мао Цзэдуну пришлось уйти с поста Председателя КНР, уступив этот пост Лю Шаоци, а Чжу Дэ был избран вместо Лю Шаоци председателем Постоянного комитета Всекитайского собрания народных представителей. На этом посту Чжу Дэ отстаивал реалистический курс в руководстве экономикой и социальными процессами, выступал с резкой критикой субъективизма, командного стиля, кампаний по борьбе с «уклонами». Во время Культурной революции, когда многие руководители партии и государства, в том числе Лю Шаоци и Дэн Сяопин, а также видные военачальники Хэ Лун, Чэнь И, Сюй Сянцянь, Не Жунчжэнь, Е Цзяньин подверглись нападкам и преследованиям, Чжу Дэ не стал молчать. В ответ на критику бесстрашного маршала, Цзян Цзин натравила на Чжу Дэ хунвэйбинов. 18 октября 1969 года по указанию Линь Бяо Чжу Дэ в числе других деятелей КПК был выслан из Пекина. 83-летнего полководца сослали в небольшой городок Цунхуа, где он пробыл под строгим наздором до июля 1970 года. Мао вернул в Пекин Чжу Дэ, когда когда Линь Бяо стал проявлять явное желание поскорее занять вакантный пост Председателя КНР. На первой сессии Всекитайского собрания народных представителей четвертого созыва в январе 1975 года Чжу Дэ был вновь избран председателем Постоянного комитета ВСНП, несмотря на все происки Цзян Цин. До самых последних дней своей жизни Чжу Дэ продолжал активно работать и лёг в больницу лишь за несколько дней до своей смерти. Чжу Дэ умер в 15 часов 01 минуту 6 июля 1976 года в возрасте девяносто лет. Лю Шаоци сначала критиковали лишь в закрытых аудиториях. Однако в сердце Мао все торчали портреты Лю, которые еще не так давно вывешивались в парткомах и на главных площадях. И на портретах он был много красивее Мао, у него было благородное интеллигентное лицо. Нет, этого не забыть, и не простить! И вот несколько тысяч юнцов наводнили ули­цы Пекина и провинциальных центров, пугая жителей выкри­ками, лозунгами, песнями и ба­рабанным боем, неся плакаты с карикатурами, направленными против Лю. Казнить гада! — орали юные глотки, переходя на ультразвук. Чжоу Эньлай составил немногочисленный реестр важных граждан, кото­рые могли избежать наказания. Это не было человеколюбием. Сам Мао продиктовал ему коротенькое вето. Сохранили специалистов, без которых государству пришлось бы туго. Еще, во избежание полного беспредела, юнцам было сказано: «Подавляйте словом, а не насилием». Но джинн уже был выпущен из бутылки и обратно его было не затолкать.. Юнцы практически превратились в бандитские шайки. Врывались в дома отбирали золото, драгоценности, доллары, что—то шло в госхранилища. Но многое прилипало и к юным рукам. Уничтожалось имущество. Люди покидали родные места, искали такой край, где бы спастись от произвола. И не находили такого края в своем отечестве. Население Пекина уменьшилось на 100 тысяч человек. Пассажиров на вокзалах хунвэйбины избивали, обливали кипятком. Иные граждание сами избавлялись от буржуазных ценностей, рубили в щепки старинную дорогую мебедь, сжигали картины и книги. Да пропади оно все пропадом! Лишь бы избежать налета бесноватых сопляков. Увидят пустое жилье и быстро слиняют. Но хунвейбины и цзяофани находили себе работу и на улицах. В Пекине и в других городах Китая в эти были снесены многие тысячи ценных памятников. Ведь Мао желал видеть в городских пейзажах только заводские трубы! В этом смысле он, кажется, был неможко футуристом. Ценные предме­ты изымались в пользу государства, а все остальное увозили в пере­плавку или на свалку. В эти дни был полностью уничтожен даже богатейший музей Конфуция. Разве может быть в Китае какой-либо иной мудрец, кроме Мао! В сентябре 1966 Мао решил, что уровень страха в стране уже таков, что никто и не пикнет, когда Мао уничтожит главных своих врагов. Хунвэйбинов и цзаофаней призвали «заняться разоблачением обле­ченных властью, идущих по капиталистическому пути». С тех пор их звали «идущими по капиталистическому пути». Среди цзаофаней было немало взрослых людей. Они первыми открыли «охоту».

  В августе 1966 года Лю Шаоци объявили, что его должность теперь будет исполнять Линь Бяо. Мао решил, что настала пора расправиться с тем, кого он ненавидел ненавидел всем своим нутром... Мао знал, что Лю и его жена живут в любви. В дни гражданской войны во время вечеринок Лю уверенно пересекал деревенский ток, на время ставший танцплощадкой, кланялся и приглашал девушку на танец. Другие вожди так не умели. Именно элегантностью очаровал он Гуанмэй…И Мао знал, что свои силы Лю Шаоци черпает в своей жене. И он решил, что супругов следует разделить. И вот маршируют тысячи студентов; и едут машины, а из громкоговрителей гремит: — Долой Лю Шаоци! На внутренних стенах дома супругов Лю стали появляться надписи, содержавшие дикие оскорб­ления. Потом появлялись угрозы. Лю не раз писал Мао: он готов уйти в отставку, уехать из столицы и заняться крестьянским трудом. Он просил Мао прекратить «культурную революцию», предло­жив себя в качестве ее единственной жертвы. Ответа не было.